Факундо

Я привожу все эти подробности, чтобы дать понять, сколь значительным было развернувшееся в Монтевидео движение. Оно привело в возбуждение всю Америку, что было использовано Росасом для укрепления и нравственного оправдания своей власти и своих американских принципов. Я имею в виду союз между противниками Росаса и блокировавшими Буэнос-Айрес французами — ведь именно за связь с Францией тиран испокон века поносил унитариев. Но во имя исторической истины и справедливости я должен заявить, не преминув использовать такую возможность, что настоящие унитарии, действовавшие на политической сцене до 1829 года, не несут ответственности за этот союз. Те, кто совершил это тяжкое преступление против американизма и бросился в объятия Франции во имя спасения европейской цивилизации, ее порядков, обычаев и идей на берегах Ла-Платы, были представители молодого поколения, словом — это были мы! Мне хорошо известно, что в американских государствах, даже среди либеральных и в высшей степени образованных людей, в этом деликатном вопросе Росас находит сторонников, и многим союз аргентинцев с чужестранцами в целях низложения тирана все еще кажется позорной ошибкой. Однако каждому должны служить опорой его собственные убеждения, и не следует опускаться до оправдания того, во что он твердо верит и защищает словом и делом. И потому я утверждаю, не оглядываясь ни на кого, что именно нам принадлежит честь обнаружения глубокой взаимной близости в основаниях вражды к Росасу со стороны его противников и цивилизованных держав Европы. Равно как известные унитарии, так и сторонники американизма, подобные Росасу и его приверженцам, слишком поглощены этой идеей национальности — наследия, хранимого человечеством со времен диких племен и заставляющего с ужасом взирать на иностранца.

У кастильских народов это чувство развилось столь сильно, что превратилось в необузданную страсть, чреватую самыми крайними и опасными последствиями, вплоть до самоубийства. Молодежь Буэнос-Айреса была одухотворена благородной идеей братства и общности интересов с Францией и Англией, любовью к европейским народам, неотделимой от любви к цивилизации, законности, литературе — всему, что завещала нам Европа, и всему, что во имя Америки разрушал Росас, отменяя европейскую одежду, европейские законы, европейские принципы правления. Эта молодежь, воспитанная на просвещенных идеях европейской литературы, искала в европейских противниках Росаса своих предков, своих отцов, искала, с кого взять пример, в ком найти поддержку в борьбе против той Америки, которую олицетворял Росас, — варварской, подобно Азии, деспотичной и кровавой, подобно Турции, преследующей и презирающей разум, подобно магометанству. Если оказалось, что результаты не соответствуют намерениям, в том не было нашей вины, и те, кто хулит наш союз, вряд ли могут похвастать, что им удалось найти более верный путь. Если французы заключили все-таки договор с тираном, то это не означает, что они выступили против Аргентинской независимости, и если на время они заняли остров Мартин-Гарсиа[417], то следом вернули власть аргентинцам. Прежде чем заключить договор с французами, аргентинцы потребовали от них публичного заявления об уважении территории Аргентины, и это было торжественно ими исполнено.

Между тем идея, против которой вначале столь рьяно боролись унитарии, называя ее предательством родины, овладела ими, подчинила их самих, и сегодня она распространяется по всей Америке, укореняясь в душах людей.

Итак, в Монтевидео Франция и сторонники европейского развития Аргентинской Республики заключили союз, чтобы уничтожить это чудовищное порождение пампы — американизм; к несчастью, два года были потеряны в дебатах, и, когда союз был заключен, восточная проблема потребовала вмешательства морских сил Франции, и аргентинские союзники остались одни перед образовавшейся брешью. С другой стороны, споры в стане унитариев помешали применению действенных военных и революционных методов против тирана; оказалось, что основные усилия были направлены против тех, кто уже утратил свое могущество.

Пылкий Мартиньи, один из немногих французов, который, долгое время живя среди американцев, научился понимать как их интересы, так и интересы Франции в Америке, постоянно сокрушался по поводу заблуждений и ошибочных действий самих аргентинцев; он говорил о старых унитариях: «Они как французские эмигранты 1789 года — все помнят, но ничему не научились». В самом деле, побежденные в 1829 году мон- тонерой, они думали, что монтонера по-прежнему действенная сила и не желали создавать регулярную армию; побежденные тогда пастушеским войском, они полагали теперь бесполезным овладение Буэнос-Айресом; несмотря на неискоренимую предубежденность против гаучо, в которых они видели своих вечных врагов, они тем не менее пустились в смехотворное подражание их тактике, их кавалерийским атакам и даже их военной форме.