Факундо

Тогда, в XVI в., вспыхивает первая полемика о сущности открытого Нового Света и его населения — люди они, «нелюди» или «варвары», и если «варвары», то какой «степени»[476]. Идея «варварства» индейцев, которой противостояли гуманисты того времени во главе с Б. де лас Касасом, выдающимся защитником индейцев, служит оправданием колониального «протектората» Испании над ними. Вторая полемика на тему о сущности Нового Света и его населения, уже не только индейцев, но и метисов и самих креолов, начинается во второй половине XVIII в. и растягивается вплоть до начала Войны за независимость. Во втором туре полемики идеям о «варварстве» населения Нового Света противостоит уже зреющее самосознание испаноамериканцев. О том, что Сармьенто был прекрасно ориентирован в этих перипетиях духовно-интеллектуальной истории Испанской Америки, говорит его статья «О колониальной системе испанцев», где он вспоминает эти споры и присоединяется к стороне, утверждающей «варварскую» и враждебную цивилизации природу индейцев. Прямая противоположность филоиндейским настроениям поколения Майской революции, поколения утопистов! Только теперь понятием «варварство» охватываются и испанцы, отсталый и «варварский» народ Европы. Одним словом, Сармьенто связывает старинную концепцию «варварство-цивилизация» с современными идеями о воздействии расово-этнического и природного начала на сущность человека, народа и превращает ее в метод системного мироосмысления с позиций идеала европейско-буржуазного прогресса. Всему этому кругу представлений, категорий, положений и предстояло соединиться в таком жанре, который охватил бы все стороны действительности, вместил бы все способы изъяснения изучаемого мира, но из побуждений не чисто научных, философских или художественных, а глубоко практических.

Напомним: трибуна и амвон, речь и проповедь... Объединяющим началом всего круга задач и идей стало открытие Сармьенто схемы своего жанра, в котором реализуется он как личность, как трибун и как пророк, — ее он обнаружил в биографии. Очевидно, что идея биографии связана у Сармьенто с мыслью о необходимости изучения и воплощения индивидуальности нации через судьбы «великих», «репрезентативных» людей. «Биография человека, который сыграл великую роль в свою эпоху и в жизни страны, — это резюме современной ему истории, освещенное живыми красками, которые отражают национальные обычаи и привычки, господствующие идеи, тенденции развития цивилизации и то специальное направление, что способен придать гений великих людей всему обществу»[477] — так он пишет в 1842 г. в очерке «О биографиях». Однако интерес Сармьенто к биографии, как и важнейшие особенности «Факундо», невозможно понять, не осознав особого, глубоко личностного отношения его к данному жанру. Не обладай он неистовым персонализмом, мощно выраженной индивидуальностью, не вдумывайся он со страстным напряжением в самого себя и в свою судьбу, в которую он неистово верил, не обратился бы он к этой форме. Ведь Сармьенто, в сущности, всю жизнь писал именно биографии и автобиографии. И сколько глубоко символической последовательности в том, что уже впоследствии в автобиографических «Воспоминаниях о провинции» Сармьенто, осмысливая свое детство, укажет, что первыми книгами, которые он прочитал, были биографии Цицерона и Франклина — великого оратора, выступающего на форуме, и великого реформатора, пророка, строителя новой нации. Сармьенто «чувствовал себя Франклином»[478], мечтал быть им. Судья истории и политик, у которого вслед за словом — действие...

Таков и «Факундо», построенный как страстная речь на форуме истории, призванная внушить аудитории, которой является вся страна, весь народ, весь мир, необходимость иного порядка, и не только внушить, но и тут же повести за собой слушателей воплощать этот порядок. «Факундо» — как бы трижды биографическая книга: здесь биографии не только Факундо Кироги и Росаса, но и самого Сармьенто. Ведь авторское «я» занимает в книге ничуть не меньшее место, чем все, что находится вне «я». Ведь хотя речь идет в основном не о конкретных событиях жизни автора, но о его взглядах, убеждениях и программе, он в постоянном взаимодействии со своими героями, между ними как бы туго натянутые струны, которые вибрируют при малейшем движении каждого из них. Отношение Сармьенто и к Факундо Кироге, и особенно к Росасу столь глубоко лично, столь напряженно, что не выглядит странной мысль М. де Унамуно: «Герои, которых описывают крупные историки, — это одновременно и автобиографические герои... О, как любил Сармьенто тирана Росаса! Он завладел его обликом, сделался им самим!»[479] Так это или не так, но лишь соединенные вместе биографии Кироги, Росаса и самого Сармьенто составляют полную биографию Аргентины того периода, когда в муках истории рождалась молодая нация, ибо каждый взятый отдельно сам по себе не составлял ее полной картины...