Сначала у Сармьенто была идея написать биографию Франклина, о чем он упоминал в одной из своих полемик. Очевидно, им руководила просветительская мысль дать добрый пример образцового великого человека. Но потом практический ум Сармьенто все переворачивает, и идея биографического жанра сливается с его размышлениями над историей. В 1843 г. в рецензии на спектакль «Кромвель» он обнаруживает уже вполне самостоятельный ход мысли и свою собственную терминологию, когда пишет, что все революции с необходимостью выдвигают «центрового человека», являющегося их «общим знаменателем». Биографии таких «центровых людей» он внимательно читает. Наполеон, Кромвель, Вашингтон, уже упоминавшийся Франклин и, конечно, «Параллельные жизнеописания» Плутарха, и, может быть, здесь особую роль сыграл именно Плутарх, который дает ему образец не добродетельной, а аморальной биографии...
Сармьенто постепенно подходит к своей главной цели — Росас и созданная им система как воплощение аргентинского «способа существования», — восходя от менее «репрезентативных» героев к «великому» злодею. О своей идее написать биографию Факундо он упоминает впервые в 1844 г., но в 1845 г., словно пробуя силы, пишет «Биографические заметки. Жизнеописание генерала-инока Феликса Альдао», посвященные этому соратнику Факундо Кироги, прославившемуся особым садизмом и жестокостью (он неоднократно появляется на страницах главной книги), затем — сам Факундо, и только в итоге — Росас. Замечательная особенность книги состоит как раз в том, что прямым лучом освещается не Росас, а Факундо Кирога. На переднем плане едва ли не бестиальное существо —
Характерно, что «Факундо» появляется как ответ Сармьенто на вполне конкретные шаги Росаса. В Сантьяго тогда прибыл посол Росаса Бальдомеро Гарсиа, который потребовал от чилийцев утихомирить аргентинских эмигрантов, особенно Сармьенто. Возможно, речь шла о его выдаче. И Сармьенто наносит ответный политический удар. В кратчайшие сроки, весной — летом 1845 г., он пишет уже давно выношенную книгу, публикует ее глава за главой в своей газете «Прогресо» и тут же выпускает отдельным изданием.
«Странная книга без головы и без ног, настоящий кусок скалы, которым швыряют в голову титана» — так говорил он о «Факундо» впоследствии. Именно так — кусок скалы, оружие. Это слово-действие, предшествующее действию как бы с минимальным зазором времени, содержащее его уже в самом себе, ранящее слово, за которым может прозвучать выстрел. Слово, возникшее из самой магмы истории и спекшееся в цельную глыбу лавы.
Что первично в «Факундо»? Ответить на этот вопрос с окончательной убедительностью едва ли возможно, всегда останется возможность привести аргументы в пользу иного вывода. Но, очевидно, все-таки это — ораторский жест, осанка парламентского выступления на современном форуме, соотносящиеся также с осанкой проповедника, устами которого говорит история. Это устное слово, как бы поневоле ставшее письменным, слово, стремящееся звучать, будучи написанным. Именно такое, о каком писал Сармьенто в очерке «О журналистике». Аргентинский исследователь Э. Брисуэла Айбар, подчеркнувший устные истоки книги, точно заметил: «Целые фрагменты "Факундо" не обретут своего полного смысла, если не прочитать их вслух, ибо текст обладает всеми качествами ораторской речи»[480]
. Видимо, с устными истоками слова Сармьенто связана и та особенность его творческой манеры, что он любилПриемы парламентского выступления и исторического пророчества — это важнейший жанрообразующий источник и, пожалуй, максимально широкая «рамка», обнимающая всю систему композиционно-выразительных средств книги. Обратим внимание на первую строку «Введения»: «Страшная тень Факундо, я вызываю тебя...» Ораторская фигура и заклинающая интонация шамана, два сливающихся воедино лика Сармьенто: политик-аналитик и пророк, прозревающий будущее. Речь, в которой с помощью новейших концепций анализируется тайна Сфинкса и обнаруживается причина-разгадка, ликвидирующая смертельную опасность. Однако это только изначальный импульс, общее обрамление. Ведь в той же мере, в какой «Факундо» нельзя понять, не учитывая его изначальный устный источник, точно так же нельзя его оценить, не исходя из того, что слово, сохраняя в иной стихии прообраз импровизационной устности, строится по законам письменной литературы.