Факундо

Образ автора, собираемый воедино позицией оратора-пророка, множится ровно на такое число авторских масок, какое число задач и средств предполагает его цель: анализ-разгадка «способа существования аргентинского народа». Как отметил Э. Брисуэла Айбар, начальная фраза «Введения» «Факундо» представляет собой парафраз первой фразы книги Вольнея «Руины Пальмиры», но, собственно, вся книга Сармьенто — это сплошные парафразы образов, методов и стилей различных философов, писателей, мыслителей. Здесь мы можем угадать маску Токвиля, там — Кузена, в другом месте — Фенимора Купера или Вальтера Скотта, там — реминисценции из Вико или Шекспира, Гумбольдта, Гизо или Гюго, Плутарха или Салюстия... Их множество, за каждым из этих авторских обликов стоят соответствующие идейные, жанровые и стилевые пласты исторического труда, эпической драмы, философского эссе, романа, биографической хроники, политического трактата, программного документа. Но все они сплавлены воедино, в новое качество, в новое «корневое» слово, возникающее из самой стихии истории. Не оперный маскарад, а истинное творчество, рождающееся из страсти, боли, борьбы...

Как и Росас, Сармьенто сам был «центровым человеком». Росас держал на своих плечах один порядок, Сармьенто противопоставлял ему другой, равновеликий и всеобъемлющий. Сколь всеобъемлющей была задача, столь всеобъемлющим был и ответ. Отыскивая ответ не на частности, а на все сразу, хаосу тайны он противопоставил систему разгадки национального мира во всей его целостности, во всех его связях, от корневых, бытийственных основ до высших общественных структур.

Системность мышления Сармьенто хорошо понял и вскрыл один из первых критиков «Факундо», унитарий Валентин Альсина, соратник Сармьенто, впоследствии, при Сармьенто-президенте, — вице-президент Аргентинской Республики (см. Дополнения).

Являя собой как раз тот тип педанта, который отвергал Сармьенто, Валентин Альсина воспринял «Факундо» как историческое сочинение. Он требовал от автора строгой точности, упрекал за искажения, за то, что тот вместо индуктивного, аналитического метода, предполагающего сначала тщательное исследование фактов, а уже потом создание теории, предпочитал дедуктивный или, как писал Альсина, синтетический метод и, игнорируя одно и выпячивая другое, все подгонял под заранее выстроенную систему. Альсина ошибся и в задаче книги, и в ее жанре, приняв за слабость Сармьенто то, что было его силой. Но не ошибся, сказав, что главная ее особенность состоит в преувеличениях, подозрительно напоминающих художественное творчество. Он писал: «В Вашем сочинении много поэзии, если не в том, что касается идей, то по крайней мере в способе их выражения. Но ведь Вы не ставили перед собой задачу написать роман или эпопею...» Действительно, Сармьенто не намеревался писать ни романа, ни эпопеи, но он поставил перед собой цель эпопеи и романа — дать через биографию «великого» человека всеобъемлющее объяснение действительности, истории, а такой способ истолкования требовал их воссоздания, изображения. Значит, задача эта была художественной по сути, требующей эпической полноты и завершенности. Чтобы создать систему, он действительно был вынужден искажать факты, преувеличивать их. Так, скажем, Альсина приводит примечательный пример: говоря о характерном типе гаучо, Сармьенто написал, что тот помнит, как выглядит каждый из коней, пасущихся в десяти тысячах поместий, разбросанных по пампе. Альсина поражен — как может такое быть! Здесь преувеличение! И таких примеров множество! Более того, это не исключение, а правило. Во втором издании книги Сармьенто исправил некоторые неточности и вежливо, но категорически отказался выправлять искажения и преувеличения. Десять тысяч поместий он поправил на тысячу — как будто от этого что-то менялось! Сармьенто знал секрет своей книги, знал, что ее сила именно в художественном искажении, т. е. в выразительности. Именно это следует из его слов, что «Факундо» трогать нельзя, ибо если начать выправлять и представить вместо образов факты, как того хотел Альсина, то книга погибнет как целое. Он знал и соглашался с тем, что, как писал ему один современник, « «Факундо» — вранье (выделено в оригинале. — В. 3.) всегда будет лучше, чем «Факундо» — подлинная история»[481]. Вранье в том смысле, в каком говорят о сказке, об эпосе: «Сказка ложь...» Сам он говорил: «Не трогайте «Факундо», он живой...»