Факундо

Так воспитанный, до поры обласканный судьбою, Буэнос-Айрес решительно, без колебаний, не отступая перед препятствиями, посвятил себя самосозиданию и созиданию республики, самоосвобождению и освобождению Америки. Ривадавиа был живым воплощением поэтического величественного духа, который владел всем обществом. Он продолжал дело Лас-Эраса, создавая мощную форму, в которой должно было отлиться великое американское государство, Республика. Из Европы он звал образованных людей для работы в печати, ученых на университетские кафедры, земледельцев для заселения пустынных областей; из Европы он вывез корабли для судоходных рек, меркантилизм и свободу верований, кредиты и Национальный банк для развития промышленности, все тогдашние великие теории общественного развития, чтобы на их основе создать собственное государство. Он «вывез», одним словом, Европу, чтобы разом водворить ее порядки в Америке и за десять лет осуществить дело, на которое прежде потребовались бы века. Были ли его планы бесплодными мечтаниями? Нет, утверждаю я. Все его нововведения продолжают жить, за исключением тех, что варварство Росаса сочло помехой для своих посягательств. Свобода вероисповедания, поддержанная высшим духовенством Буэнос-Айреса, не отменена; европейское население распространяется по всему краю и берет в руки оружие motu propio[246], чтобы покончить с тем единственным препятствием, которое лишает его благ, даруемых этой землей; реки шумом волн молят о том, чтобы были снесены созданные властями искусственные препятствия, мешающие судоходству; Национальный банк укоренился в нашей жизни столь глубоко, что сумел спасти общество от нищеты, в которую мог ввергнуть его тиран. А самое главное, сколь фантастичным и вневременным ни выглядит это величественное общественное устройство, к установлению которого спешат в наши дни все американские народы, в то время оно было по крайней мере необременительным, сносным, и сколько бы ни кричали денно и нощно те, кто утратил совесть, Ривадавиа не пролил ни единой капли крови, не посягнул ни на чью собственность и в итоге добровольно избрал вместо пышности президентского правления благородную бедность, скромную долю изгнанника. Росас, столько клеветавший на него, утонул бы в море крови, пролитой им самим; а сорок миллионов песо из национальной казны и пятьдесят миллионов из личных состояний, которое растратил он за десять лет на ведение нескончаемой войны, развязанной им в угоду собственной дикости, в руках мечтателя и глупца Ривадавиа превратились бы в судоходные каналы, новые города и многочисленные общественные заведения. И за Ривадавиа, уже умершим для своей родины, сохранится слава гражданина, представлявшего европейскую цивилизацию в ее лучших устремлениях, а его противники пусть обретут славу, ими заслуженную, — как представители варварства в самых ненавистных и отвратительных его проявлениях. Росас и Ривадавиа обозначили две границы Аргентинской Республики: один — через пампу — с дикарями, другой — через Ла-Плату — с Европой.