Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти

Бланке дал Янине разрешение доставить в Майданек четыре тысячи ампул сыворотки. Она понимала, что этого недостаточно даже для всех поляков в лагере, но решила, что с чего-то надо начинать. Янина убедила Бланке встретиться с доктором из люблинского комитета поддержки, Тадеушем Кжишковским, чтобы обсудить прочие медицинские потребности заключенных. В результате был составлен список медикаментов, которые комитет поддержки и польский Красный Крест принялись собирать.

Однако на каждом шагу на пути к спасению заключенных Майданека перед ними вставали серьезные препятствия. К концу мая польский Красный Крест получил информацию, что только пятая часть всех передач, которые он доставляет в лагерь, попадает к адресатам. Лагерная администрация настаивала, что в Майданеке только три тысячи заключенных-поляков – куда меньше настоящего их числа. Соответственно, количество хлеба и других продуктов, которое люблинский комитет поддержки имел право поставлять, мало влияло на рацион поляков, не говоря о тысячах других заключенных. Власти лагеря чинили препоны даже этим доставкам. Флорштедт отменил данное в феврале разрешение польским заключенным переписываться с семьями. Корреспонденция подлежала цензуре, а у него не было желания отрывать свой персонал от более насущных задач.

Чтобы преодолеть несговорчивость властей Майданека, Скжинский обратился к начальнику полиции безопасности Мюллеру, который приказал Флорштедту встретиться с графом. Однако, когда тот 25 мая прибыл на встречу, его принял не комендант, а начальник администрации Генрих Ворстер. Ворстер объяснил, что у коменданта есть дела поважнее. Тем не менее он заверил Скжинского, что ГОС может продолжать поставки хлеба и продовольствия, а также привозить определенные медикаменты, особенно вакцины. Доставка продуктов должна была осуществляться по субботам до полудня. Кроме того, ГОС мог дважды в месяц привозить солому для матрасов; также Ворстер требовал немедленно доставить как можно больше одеял. Он пообещал даже, что польским заключенным будет разрешено отправить открытку одному родственнику и получить одно письмо в ответ. Однако когда Скжинский попробовал надавить на него насчет информирования семей о родных, погибших в Майданеке, Вортстер отказался. Он также настаивал на том, что ГОС может поставлять продукты только трем тысячам заключенных.

После переговоров Скжинского с Мюллером и Ворстером польских заключенных поставили на работы в лагерном почтовом отделении, и адресаты стали чаще получать свои посылки. Лагерные власти также распространили среди поляков почтовые открытки со строгими инструкциями по их заполнению. Даже такая ограниченная возможность связаться с семьей повышала шансы узников на выживание, поскольку семьи могли писать им и отправлять передачи. Для заключенных эмоциональная поддержка через корреспонденцию была не менее ценной, чем физическая – через передачи[151].

По сути, Бланке принял противотифозную сыворотку от ГОС только для виду, поскольку вакцинация 20 % заключенных Майданека никак не могла остановить распространение инфекции. Эсэсовское начальство лагеря больше беспокоилось о том, как скрыть эпидемию, а не как остановить ее. В начале 1943 года Инспекция концентрационных лагерей посадила весь лагерь на двухмесячный карантин, в течение которого даже охране не разрешалось покидать территорию – ситуация, чреватая взрывом. Никто не хотел, чтобы подобное повторилось. Вскоре после визита суперинтенданта Флорштедт получил уведомление о том, что из Берлина прибывает комиссия с целью проверки сведений о новой эпидемии тифа в Майданеке. Он ясно дал понять своим подчиненным, что комиссия не должна найти никаких следов заболевания в лагерных лазаретах.

Когда доктор Перцановская получила приказ не отчитываться о случаях тифа, в двух бараках женского отделения на Поле 5 было изолировано несколько сот заключенных. Она понятия не имела, что с ними делать. Тогда Эрих Мусфельдт, начальник крематория, явился к ней с визитом. Его работа заключалась не только в сжигании трупов узников, но и в расстрелах тех, кого не успевали казнить в газовой камере. Во время своих пьяных загулов он иногда врывался в женский лазарет, стрелял из пистолета во все стороны и обвинял Перцановскую в саботаже – она, мол, укрывает злоумышленников. В тот день, сопровождаемый санитаром, он наблюдал за тем, как она лечит пациентов. Увидев еврейку с характерной сыпью, он спросил Перцановскую, не тиф ли это. Когда та кивнула, они с санитаром отвели женщину в кладовую и захлопнули за собой дверь. Через несколько минут Мусфельдт вышел и велел Перцановской заглянуть внутрь. Пациентка лежала мертвая. Тогда Мусфельдт крикнул врачу в лицо:

– Больше никакого тифа в женском лазарете! Это ясно?