Фальшивая графиня. Она обманула нацистов и спасла тысячи человек из лагеря смерти

Эсэсовцы привыкли к ее приездам, Хоффманн вскоре должен был стать ее должником, и у Янины появился способ доставлять записки и контрабанду на территорию лагеря. Она решила, что пришло время сделать следующий шаг: проникнуть за ворота и получить доступ в отделения для заключенных. Она позвонила Петраку в администрацию и затребовала пропуск.

– У вас есть разрешение привозить еду, – ответил он, – и больше вам ничего не нужно. Все зависит от охранника, но если возникнут какие-то трудности, мы все решим. Я слышал, что заключенные чувствуют себя лучше и ваш комитет отлично работает.

Янина удивилась: неужели Петрак имеет в виду, что ее разрешение на доставку продовольствия позволяет ей доставлять груз куда угодно?

Она решила это проверить.

В следующую доставку, с овомальтином, кальцием и маленькими упаковками масла, спрятанными в фальшивых донышках бидонов, Янина обратилась к Хоффманну, который снова дежурил.

– Не проще ли будет, – с невинным видом спросила она, – если мы просто заедем в ворота и развезем бидоны по лазаретам? Конечно, после того, как вы все проверите.

Потом она передала ему молоко для его подружки в прачечной.

Хоффманн поблагодарил ее, но сказал, что нужен пропуск от администрации, чтобы пройти на территорию.

– Может быть, вы позвоните сержанту Петраку? – спросила Янина. Упоминание Петрака произвело впечатление на Хоффмана, и он позвонил в администрацию. Петрак, удовлетворенный тем, что Хоффманн не стал возражать, выдал Янине пропуск на территорию лагеря строгого надзора.

Янина сходила за ним и вернулась к Хоффманну, который бегло осмотрел грузовики, назначил эсэсовца, чтобы тот поехал с Яниной, и дал команду проезжать. Так Янина оказалась за воротами вместе с грузовиками и своей контрабандой. Она шла на огромный риск, но его перевешивали те возможности, которые она приобретала, для помощи узникам Майданека.

На Поле 1 ни охранник у ворот, ни Aufseherin не обратили внимания на изменение процедуры доставки. Перцановская поглядела на Янину с изумлением и восторгом. У них с Яниной сложился собственный язык для тайного общения, основанный на жестах, выражениях лиц, шепоте на польском – в перерывах между официальным обменом репликами на немецком. После того как содержимое кузовов разгрузили, Янина объяснила Перцановской и Ausfeherin, что бидоны на следующий день должны стоять у ворот.

– И, – добавила она, обращаясь к Перцановской, – не забудьте оттереть донышки.

Глядя Янине в глаза, Перцановская кивнула с едва заметной улыбкой. Янина была уверена, что доктор ее поняла.

Следующую остановку они сделали на Поле 3, где находился изолятор для тифозных больных. Поскольку отделение было на карантине, Янине не удалось пообщаться с заключенными. Дальше она проследовала на Поле 5, где доставка прошла гладко. Зоркий Изио широко улыбнулся Янине со своего места у колючей проволоки. Она ответила ему улыбкой, вспомнив об одном своем плане, касавшемся его. Тиролец снова дежурил в будке и рад был возможности поболтать с графиней. Он даже указал ей, где и как ей надо стоять, чтобы охранник с вышки не мог наблюдать, как она общается с заключенными.

На следующую доставку Янина пригласила с собой ассистентку – молоденькую и симпатичную Ханку Хусковскую. Как Янина и предполагала, эсэсовцы и мужчины-капо изо всех сил старались привлечь ее внимание, одновременно отвлекаясь от Янины[204]. Ей даже удалось бросить несколько ободряющих слов Изио. Она знала, что в этот вечер он получит драгоценный подарок. Янина выяснила, что его мать работает в женском лазарете, и смогла получить у нее записку для Изио, которая сейчас лежала под вторым дном в одном из бидонов с супом.

Возвращаясь в город, Янина чувствовала себя почти счастливой. Столько всего изменилось за каких-то несколько недель! Заключенные теперь писали своим семьям, и количество посылок продолжало расти. Они попадали в руки адресатов нетронутыми, потому что был создан комитет заключенных, разносивший посылки по отделениям, где содержались поляки. Противотифозная сыворотка была доставлена, прививки сделаны. В записках, поступавших из лагеря, говорилось, что условия улучшились[205].