Фанатизм

            Он заметно повеселел. Уборщица проорала нам вслед, что все здесь такие умные: ходят, топчут и ничего не заказывают. Я с детства боюсь уборщиц, мне всегда казалось, что они наделены какими-то особыми полномочиями – кричать на всех и указывать, кому куда идти и как что обходить. Повзрослев, я поняла, что никаких полномочий у них нет, но мой страх так и не прошел.

            По пути мы зашли в супермаркет. Перед витриной с вином майор снова нахмурился.

– А вы именно такое вино хотите?

– Это неплохое. Я беру его иногда…

– Просто. Такая цена… неоправданная, – он смешался.

            Я хотела спорить по поводу «неоправданности», но потом сказала просто:

– У меня есть деньги. Я заплачу.

            Бусыгин не возражал, на свои он купил шоколадку. Да я не меркантильна, Бог с ним.

            Потом мы ехали на метро. Ему было неловко взять меня за руку, а мне – неловко разговаривать, глядя на него сверху вниз. Наконец, на глаза попалась карта линий метрополитена с точками станций, которые планировалось построить за следующие пять лет. Там, на карте, был совсем другой город с другими ветками метро, и там была другая я.  

            После метро мы шли пешком, снег сек в лицо, и ресницы слипались. Порывы ветра снова мешали говорить, а в квартире – уже не хотелось.

– Сергей Сергеевич, я умоюсь, потому что косметика потекла. А вы пока располагайтесь. Или вы тоже умоетесь?

– Да, я умоюсь.

            Он пошел в ванную и, действительно, умылся.

– Вы без косметики моложе, – пошутила я, но майор не улыбнулся.

            Вино он не похвалил, наоборот, глотнул и скривился, мол, кисло и дорого. Я еще подлила себе.

– А ты часто пьешь? – майор перешел на «ты», пытаясь завязать дружескую беседу об опасности женского алкоголизма.

            Зачем?

            Это был единственный вопрос: зачем?

            Опять я глядела на его губы, треснувшие посредине и напоминавшие кильку в томатном соусе. Он поднялся и встал у окна. И я подошла к нему и поцеловала его в эти кильки. Теперь он не был ниже меня, он был даже выше. Я перестала комплексовать и снова его поцеловала.

– Останетесь? – спросила у него.

– Можешь на «ты». Я уже не при исполнении.

– Ну, вы же будете что-то исполнять?

– Ну, да.

            Взаимопонимание было достигнуто. И в постели было нормально – технически сдержанно и результативно. Он не был слишком требователен, не лез с вопросами, не мучил психоанализом, а здоровый мужской эгоизм я очень ценю. Мне было даже хорошо с ним. Правда, нежностей он не практиковал, потому что боялся щекотки, и любое прикосновение к его телу вызывало у него судороги. Зато он не спешил – обнял меня, и мы уснули, а утром проснулись и стали собираться на работу. Разумеется, без патетики или чего-то такого, а строго по-деловому.

            Ситуация оказалась на удивление прозрачной. Мы поцеловались и расстались на том же перекрестке, а оглянувшись я не увидела его среди прохожих.

9. ДИМКА

            История личной жизни Димки была довольно мрачной. Когда-то он мне выплевывал ее по слову, и я тогда знала, что больше его слушать некому. Начал он с бесперспективности создания авиаконструкций, которые никогда не будут воплощены в металле, а закончил гневной гомофобией. Дело в том, что его девушка оказалась лесбиянкой. И даже хуже – встречалась с ним, чтобы переломить себя, не переломила, уехала за границу, сделала несколько операций по смене пола и вернулась домой Саней Симоновым. Конечно, на все эти манипуляции денег ей дал отец, потому что в противном случае она угрожала покончить с собой, но после ее успешного перевоплощения у старика стало так плохо с сердцем, что он даже позвал Димку, которого когда-то любил как будущего зятя, попрощаться. Старик, конечно, не умер, но весь ресторанный бизнес передал Сане, и тот, нужно сказать, отлично справлялся.

С тех пор, конечно, перемололось. Но Димкину угрюмость посторонним понять было сложно. Он не только в каждой женщине подозревал лесбиянку, но и вообще перестал доверять людям. Меня он тоже пытался уличить в любви к женщинам, потому что моя линия поведения казалась ему «слишком абстрактной». А я бы сказала – слишком ломаная это была линия.

Потом мы с Димкой сошлись ближе, стали иногда ходить в суши-бар на ланчи и умудрялись за обеденный перерыв высасывать по нескольку алкогольных коктейлей.

В конструкторском бюро у Димки было спокойно, но не очень денежно. И теперь, в снежное, холодное время года, мне хотелось вытащить его куда-то в центр, в уютное и теплое место, где вкусно пахло бы едой, алкоголем и сигаретами. Я позвонила. Он сбросил вызов. Я обиделась.

Он перезвонил часа через два.

– Шеф тут торчал. Устроил нам промывку мозгов. А ты чего?

– Ничего. Скучно.

– В аську бы стукнула.

– Стукнула бы, если бы нам не отключили. Главред объявил войну социальным сетям и мессенджерам.

– О, наш тоже настроен по-боевому. Ты вечером где? Поужинаем? Или к Ивану поедем?

– А он не с той?

– С кем?

– С Илоной?

– С какой Илоной?

– Тусовщица какая-то за папкины деньги. Артемка ее знает.

            Димка помолчал, потом отозвался:

– Не, он дома будет. Я по аське спросил. Он в Cети, только статус «депрессия».