Фанатизм

            Ведь это я спровоцировал убийцу. Мне хотелось узнать меру его любви. А его любовь оказалась безмерной. Оказалась страшной, оказалась колодцем с черным дном – ревностью, жестокостью, безрассудством.

            Мне следовало искать в Бусыгине союзника, но я не искал. Может, и искал бы, и каялся бы, и плакался бы ему в жилетку, если бы не Соня. Как-то не укладывалось у меня это.

            На похоронах Ирины все выражали мне соболезнования. И это уже было привычным. Ее компаньон Смирнов держал под руку жену, а смотрел на меня волком.

            К тому времени я уже должен был написать триста картин – продать, раздарить, выставить, прославиться в пределах и за пределами, а я завис… в тоске, в провалах, в похоронах, в паутине. Никуда не мог сдвинуться.

            Предел это. Поворотный пункт. Или финал.

            Или финал? Стучало в висках. И говорить ни с кем не хотелось.

            У меня даже не осталось ее портрета. А Ирина была симпатичной – высокой шатенкой с короткой стрижкой и серыми глазами. Тогда, в церкви за городом, она так смешно застыла, глядя на меня. Может, увидела свою Смерть – прекрасную, в светлых одеждах, самую привлекательную Смерть на свете.

            Продирало холодом. Она всегда зябла, куталась в свитер, жалась к батареям.

Я сидел у батареи, потом лежал. Как она теперь согреется в холодной земле, как?

22. ФИЛЬМ УЖАСОВ

            У ездовых собак тоже так. Если хозяин погладит одну лайку, остальные накинутся на нее и разорвут. Он должен любить всех одинаково. Или не любить никого.

            Я думала о собаках и о том, что Ирина была опытным юристом, но впустила в дом убийцу безо всякого подозрения. Она ему доверяла.

            Жизнь шла дальше. Два человека в марлевых повязках ограбили банк. А потом по телевизору сообщили, что никакой эпидемии не было, был просто пиар-ход в рамках президентской компании – кандидатам хотелось поиграть в Бэтменов. На улицах люди продолжали носить маски – зеленые, белые, строительные, дизайнерские, с улыбками, булавками, стразами и в виде флагов. От этого начинало мутить. Фальшивая идея, как обычно, породила такие же фальшивые, гнусные, коммерческие решения.

            Я подготовилась к выходным – накупила дисков и фруктов. Фильмы взяла старые – из тех, которые признаны «классикой». Наверное, у вас тоже есть список таких фильмов, отмеченных Оскарами и Золотыми Медведями разных лет, прославленных на форумах и захваленных критиками, при обсуждении которых вы просто киваете и многозначительно молчите: стыдно признаться в том, что никогда их не видели. Иногда я выделяю уик-энды для просмотра таких фильмов по списку. Но в те выходные дело не дошло до кино. Как только я сунула диск в DVD-проигрыватель, в дверь позвонили. Пришел Горчаков – в короткой куртке и длинном шарфе, всколоченный, небритый, со снегом в волосах.

– Ты чего? – я не впускала его внутрь.

– Это ты чего? Нельзя войти? Замерз. Был поблизости.

            Он вошел. Я предложила чаю.

– А крепче ничего нет?

            Нашлась бутылка коньяка. Он прошел в зал.

– Нет! Только не «Достучаться до небес»! – замахал руками на проигрыватель. – Мне этот фильм не нравится.

– Я ни разу не видела, – призналась я.

– И не нужно, – он вынул диск. – Прошло время. Ни одной свежей идеи для нас там нет. Жить каждый день на полную, как последний? Как будто это так просто!

            Он сел на диван перед погасшим экраном и стал пить коньяк.

– Думаешь об Ирине? – спросила я.

– Нет. Так случилось. Что теперь думать?

            Повисла густая, серьезная, печальная тишина. Я налила и себе и села перед ним на пол.

– Страшно тебе, Соня? – спросил вдруг он.

– Страшно. Мир кажется хрупким. Жизнь кажется хрупкой. В голове не укладывается это все.

– Никто не защищен? Поэтому?

– Нет-нет, я думаю, ты защищен. Он не причинит тебе вреда.

– Бусыгин сказал?

            Я замолчала.

– Бусыгин сказал, что все эти случаи могут и не иметь никакой связи между собой.

– А мне он сказал, что никто не застрахован. И я тоже.

            Мы помолчали.

– Так когда у вас свадьба? – спросил вдруг Иван.

            Еще выпили. Говорить о Бусыгине я не могла. Рядом с Иваном у меня не было ничего личного – не было моего детства, моих родителей, моей жизни до него – был только он.

– А другие фильмы у тебя есть? – спросил Горчаков.

– Тебе лучше уйти… наверное…

            Человек не может долго находиться на пике. Иначе это уже не пик. Наедине с ним я чувствовала подземные толчки землетрясения и знала, что вот-вот разверзнется бездна, я сорвусь в провал пустоты, и он не подхватит…

– Ты иди домой, Иван. Тебе работать надо, писать. А у меня уик-энд, я кино смотреть буду…

– Ждешь кого-то?

– Да, жду, да, – нашлась я. – Своего парня.

– Или Бусыгина?

– А потом Бусыгина.

– Я не просто уйду, Соня. Я уеду.

            Он поднялся и стал ходить по комнате, а я села на его место на диване.

– Как это?