Фантасмагория душ. Рассказы и стихи

В этот момент одежда, сшитая из ткани цинизма, начинала щипаться и колоться. Я понимал, что мне не удастся вытравить из себя непредвзятость и отрешённость. Человеческое не так просто скомкать, как ненужную бумажку, а затем выбросить в мусорное ведро, забыв, что было написано на ней твоими предками.

– Ха-ха-ха! – где-то в правом ухе раздался хохот Диогена, залезающего, кряхтя, в свою большую бочку из-под вина…

Я обернулся. За спиной никого не было, только возвышалась каменная стена, на которой бурой краской, похожей на запёкшуюся кровь, было написано «Здесь был Вася»…

Сегодня холодно, январь…

Сегодня холодно, январь.
И Дед Морозы скачут где-то,
А мне себя совсем не жаль,
Что за окном моим не лето.

Сегодня холодно, январь.

И Дед Морозы скачут где-то,
А мне себя совсем не жаль,
Что за окном моим не лето.

Что лето, лето, ведь душа

Внутри себя хозяйка года,
И расцветает черемша,
И раскрывается природа.

А света луч, влетев в окно,

Пронзает хмурость и тревогу.
Он с счастьем ярким заодно,
Он разгоняет непогоду.

Колючий ветер перемен,

Мне не испортит настроенье.
Я словно в бочке Диоген,
Я пью из кружки вдохновенье.

Двор-колодец

История не любит сослагательного наклонения.

Но всё наверняка могло бы пойти по-другому,
Если бы кто-то не слишком ловкий
Не наступил на злосчастную бабочку.

– Толян, Толян! – во всю глотку кричал Яшка, глядя вверх и стоя в самом центре одесского двора-колодца, дома которого, нахмурившись и прижавшись друг к другу плечами, стояли чётко по кругу. Они, с укором смотря на чумазого мальчишку в пыльных брюках, прямо-таки напоминали старых евреев-соседей: дядюшек Мойшу, Натана Израилевича, Гершеля и Шлëму, проживающих аккурат на первых этажах в крошечных квартирах. Их жилища были настолько малы, что нужно было обладать богатой фантазией, чтобы представить, что кто-то в них вообще может жить. Но ничем не прикрытый дух уюта, сочившийся из входных дверей, в корне убеждал сомневающихся граждан в обратном.

Можно, очень даже можно! Тем более, что четверо мужчин уже давно похоронили своих жён и доживали свой век одни, скромно, тихо, что называется, по-холостяцки. А много ли надо старикам? Минимум шума, максимум пыли…

Но куда там! Сегодня вынос мозга криками Яшки происходил в самый что ни на есть разгар дня, в два часа пополудни. Именно тогда, когда черноморское солнце, совсем распоясавшись, бесщадно палило по одесским задворкам, каким-то странным образом пролезая в них лучами через тенистые арки.

Даже знаменитый Дюк де Ришелье – основатель Одессы – в этот момент, плюнув на приличия, соорудил из газеты «Черноморский вестник» пилотку и напялил её на голову, чем потешал гуляющих по бульвару прохожих. Они спускались вниз по Потёмкинской лестнице и даже оттуда, снизу, видели, как серебрятся капли пота на бронзовой статуе.

Полногрудая тётя Циля уже угостила старичков форшмаком, и они мирно подрёмывали, сидя на ужасно скрипучих стульях в своих лилипутских палисадниках.

– Толян, Толян, выходи! – пацан перешёл на звонкий надрыв, чем напугал голубей, доклёвывавших остатки упавших крошек. Воркуны взлетели на полметра, но, убедившись, что опасности поблизости нет, приземлились обратно, искоса поглядывая на беспокойный источник шума. Грациозные птицы были похожи на докторов в белоснежных халатиках, которые с интересом оценивали, порвутся ли связки у крикуна, словно перетянутые гитарные струны, или он, наконец, замолчит, перестав испытывать судьбу.

– И что мы так здесь вопим? – первым вышел из дрёмы Натан Израилевич.

– Поц просто думает, что у нас перепонки резиновые, – раздраженно выдавил из себя Гершель, даже на щёлочку не удосужившись приоткрыть глаза.

– У меня форшмак от испуга просится наружу, – заёрзал на стуле Шлëма.

– Фу, друзья, вы молодого человека совсем сконфузили, – добавил сладкую пилюлю в разговор дядюшка Мойша.

Яшка наконец обернулся на стариков, почувствовав моральную поддержку от последнего. Соорудив на лице что-то вроде молчаливого извинения, он опять посмотрел наверх в надежде всё же увидеть в окне третьего этажа бритую голову своего друга Толика Скворцова.

Поняв, что крики по имени полностью исчерпали предоставленный им лимит доверия, Яшка перешёл на кличку друга.

– Скворец, Скворец!