Фантастическая проза. Том 1. Монах на краю Земли

Глава девятая Оборотень

Сказать, что женщины были убиты, все равно, что ничего не сказать.

Осматривая эти багрово-белые, лишенные кожи тела, я не мог представить себе человека, способного совершить подобное. И на действиях диких зверей это совершенно не походило. Дикий зверь может порвать человека на части, но не станет так тщательно и трудолюбиво сдирать в него кожу. Если бы мне довелось увидеть нечто подобное до войны, я, скорее всего, упал бы в обморок. Но война меняет человека, она делает его менее чувствительным, сейчас я выполнял работу, на которую меня кто-то определил наверху. Поэтому приходилось думать о том, как поймать убийцу.

— Только без мистики, — сказал лейтенант Соколовский. — Что там у нас?

Я откинул простыню, и лейтенанту стало плохо.

Трупы женщин хранили в городском морге, в армии для этого условий нет. Седенький патологоанатом, которого все уважительно звали Василием Кузьмичом, только развел руками.

— Не знаю, что вам сказать, — он задумчиво пожевал губами. — На моей практике такое встретилось впервые. Одно могу сказать — это не зверь. Нет характерных для дикого зверя прикусов.

Если ему, прозектору с дореволюционным стажем, такого никогда не приходилось видеть, то что было говорить о нас. С надеждой мы смотрели на Пашу Дроздова, все-таки он когда-то работал в уголовном розыске и имел некоторый опыт в расследовании подобных дел.

Паша смущенно улыбался.

— Мужики, — сказал он. — Ну какой там опыт! Я больше по гопникам специализировался. А там все просто, чаще всего как бывало? Выпьет урка, денег на продолжение банкета нет, а трубы горят. Вот он и выходит на ночные улицы копейкой разжиться. Получишь задание, побегаешь по «малинам», да стукачки что-нибудь дельное шепнут, вот оно и сладится.

— А убийствами у вас кто занимался? — спросил я.

— Убийствами у нас Соломон Николаевич Стегин занимался, — смущенно сказал Паша. — Вот тот был специалист, в двадцатые годы еще начинал работать. Между прочим, он рассказывал, что одно время даже с Александром Беляевым работал, который потом знаменитым фантастом стал. Только я вам так скажу, у нас серьезных убийств не было, в основном бытовуха сплошная или опять же на почве уличного бандитизма.

Востриков копался в немецком ранце, который таскал за собой повсюду. Ранец этот по мере работы пополнялся разными диковинными вещицами. Кроме спиртовки, подобранной у убитого немца около у деревни Маврино, в ранце хранился пузырек из-под тройного одеколона, в который была налита святая вода. Востриков позаимствовал ее у какого-то попа в Тихвине. Там же лежал кусочек мощей святого Серафима, который ему кто-то из попов отжалел. Еще Востриков обзавелся слезами Богородицы, нацеженной еще до войны из плачущей иконы. Я даже не представлял, для каких целей все эти бесценные для Вострикова вещи могут быть использованы. К тому времени вождь объявил амнистию для церкви и предложил священником хоть пламенными проповедями поучаствовать в борьбе с захватчиками. Один раз я даже послушал проповедь в одной из церквей, куда меня затащил Востриков. К своему изумлению, я вдруг заметил, что в церкви немало красноармейцев, в основном, правда, довольно пожилых возрастов. Но поп и в самом деле показал себя пламенным трибуном, выступал он не хуже полкового комиссара, только голос у него был не в пример комиссару куда гуще и лучше поставлен. И все-таки я предпочел бы, чтобы они участвовали в войне более действенно, как, например, отец Федор, которому я удивлялся в последнее время все больше и больше.

После выступления мы заглянули к попу.

К моему удивлению, он был немногим старше нас. Они с отцом Федором быстро нашли общий язык, время от времени переходили на латынь, но я уловил главное — Востриков советовался с попом, рассказывая ему об убийствах женщин. Вообще-то делать это было не положено, гражданские лица не могли посвящаться в наши дела, но с этими убийствами все выглядело так мутно, что мы были бы рады даже малейшему просвету, который бросил бы свой луч на происходящее.

— Оборотень! — уверенно определил священник, выслушав Вострикова.

Я представил себе лицо лейтенанта Соколовского, после того как мы ему доложим соображения попа, и мне стало смешно.

— Отец рассказывал, их в революцию много повылезало, — серьезно продолжал священник. — И среди белых их хватало, и среди красных. Трудно сказать, где их было больше. А еще труднее — откуда они взялись. Появились — и все!

Я громко хмыкнул.

— А вы не смейтесь, молодой человек, — сказал с обидой священник. — Все очень серьезно!

Молодой человек! Только не ему было так называть меня. Это меня рассмешило еще больше, я буквально выбежал из комнаты. Даваясь смехом, под неодобрительные взгляды двух старушек, чьи головы были повязаны платками, выскочил на улицу. Не знаю, оборотень все это совершал или просто какой-то садист, но говорить об этом вот так серьезно я бы не смог. Когда я вернулся, оба священника производили какие-то странные манипуляции возле раскрытого деревянного ларца, окованного железом. Из ларца вился голубоватый дымок. Пахло ладаном.