— Да поможет вам Бог! — сказал церковник, доставая из ларца какой-то небольшой предмет и отдавая его Вострикову. Я присмотрелся — это было небольшое круглое зеркальце, из тех, что были модны до войны. Ну, помните, такие маленькие круглые зеркальца, в них еще с обратной стороны девчонки вставляли обрезанные фотографии своих парней, а замужние — детские или семейные.
Тогда я еще не понимал, зачем оно отцу Федору понадобилось.
И вот теперь мы сидели в расположении танковой роты, основу которой составляли восстановленные ПАРЭМом трофейные машины. На некоторых еще чернели немецкие кресты, и пахло внутри танков немецким одеколоном и еще какой-то пряной пакостью, от которой временами подташнивало. Но наши ребята и на этих машинах воевали, причем весьма неплохо.
Сквозь тоненькие стволы березок просматривалось пространство болота. Снег лежал редкими грязными кучками. Между березками, под ярким солнцем, подсыхали болотные кочки. Но впечатление сухости было обманчивым. Чуть ступишь в тень, нога, сочно хлюпнув, уйдет по колено в ржавую болотную гущу. А посмотришь вдаль — вокруг только плотная зеленая стена, в которую вплетены тонкие белые стволы. Только наблюдательный человек может различить среди листвы броню притаившихся в рощице танков.
У нас в расположении горел костер. Мы давно научились складывать его так, что ни сверху, ни со стороны его не видно. Костер даже не выдает себя дымом. В корявом закопченном ведре, что заменяет нам чайник, кипит, звучно пробулькивая, вода. Дворников, усевшись на болотную кочку, читает армейскую газету «Ленинский путь». На соседней кочке, что-то мурлыча себе под нос, бреется Востриков. Брить ему пока особенно нечего, но он старается выполнять этот ритуал каждое утро, а если не получается утром, то в течение дня. Кто-то ему сказал, что от постоянного бритья волосы растут быстрее и гуще, а наш отец Федор еще не оставил мысли стать священником. Хотя бы после войны. Поэтому он мечтал о густой окладистой бороде, которая так авторитетна для прихожан.
Неподалеку бойцы охранения установили зенитный пулемет, укрепив его на высоком пне. Ствол пулемета был устремлен в чистое голубое небо. От пулемета свисала тщательно заправленная металлическая, вороненая лента. Но вражеских самолетов не было. Тихо… Из кустов вышла невысокая женщина с ведром и толстой кистью, засучила рукава, размяла кисть о пенек и щедро плеснула оливковую краску на черный с белыми полосками фашистский крест… Женщина была молода. Нет, она не выглядела красавицей, но молодость делала ее курносое румяное лицо привлекательным. Женщина обошла танк с другой стороны и принялась за уничтожение второго креста. Закончив работу, она сунула кисть в ведро и села на броню, подставляя лицо солнцу. Глаза ее были закрыты, и лицо светилось умиротворенностью. Словно не вокруг никакой войны, и не танк, а забор она красила, подустала и уселась на скамеечку перед домом.
— Что за мадонна? — спросил Дворников, незаметно покинувший свою кочку.
Газета, свернутая в трубочку, торчала у него из-под мышки.
— Валя-танкистка, — сказал я.
— Я бы с ней в папу с мамой поиграл, — сообщил Дворников. — Как, Аркаша, хочется поиграть во взрослые игры?
— Это вас весна возбуждает, — сказал я.