Несколько красноармейцев, куривших у входа дом, с недоумением наблюдали, как мы бежали к дому.
— Стоять! — крикнул Дроздов.
Машина взревела и, набирая скорость, ринулась прямо на нас.
Дроздов хладнокровно опустился на колено и дал очередь по машине. Я видел, как пули оставили на ветровом стекле цепочку звездчатых отверстий. С такого расстояния промахнуться было невозможно. Некоторое время «эмка» продолжала движение, постепенно ее стало уводить вправо, она пронеслась мимо Дроздова, едва не зацепив его, и уткнулась радиатором в забор соседнего дома. Мы рванулись к машине, вскидывая автоматы и слыша яростные крики у себя за спиной. «Майор» был мертв, по крайней мере, две пули угодили ему в грудь. Востриков открыл дверцу со стороны водителя, и «майор» вывалился из машины, раскидывая руки по земле. Лицо его казалось смазанным.
— Бросай оружие! — крикнули у нас за спиной.
Обернувшись, мы увидели окруживших нас бойцов и спешащих к машине лейтенанта Соколовского и Дворникова.
— Отбой, славяне, особый отдел! — повелительно крикнул Дроздов, поднимая над головой свернутое удостоверение. — Опустить оружие!
— Что произошло? — вклинился в толпу Соколовский.
— Да вот эти… они нашего майора положили, — сказал рослый пожилой красноармеец в ватнике и пилотке. — Говорят, из особого отдела!
Но лейтенант уже не слушал их. Остановившись, он с ужасом разглядывал свисающего с водительского сиденья «майора». К тому времени метаморфоза уже завершилась, личины, скрывающей его страшную морду, не стало, обозначилось страшное серое лицо с дряблой кожей и хищно разинутым ртом. Зубы у него были… Никогда их не забуду. Острые, длинные, они напоминали циркулярную пилу, развернутую вовнутрь. И лапы… Руками их назвать уже было невозможно. Цепкие лапы с длинными пальцами, которые еще более уродливо удлиняли когти. Такими когтями можно было снять шкуру с медведя!
— Да что же это? — истерично и испуганно вскрикнул все тот же пожилой боец. — Это же не майор!
Бойцы зашумели и придвинулись ближе, жадно разглядывая труп, а потом, не сговариваясь, отхлынули назад. Увиденное произвело на них впечатление.
Соколовский медленно приходил в себя.
— Дроздов, Дворников, Масляков! — приказал он. — Отогнать людей! Обеспечить охрану… трупа!
— Ты глянь, — сказал Дворников. — Обычная пуля взяла!
— Не совсем, — возразил Дроздов. — В этом диске и серебряные были. На всякий случай. Патроны ведь что к ТТ, что к ППШ, вот я и снарядил один кругляш особым образом. Как видишь — в масть попал!
Все дальнейшее затянулось. Составление необходимых документов, обыск вещей «майора» (кстати, как я и ожидал, ничего особенного мы не нашли). Потом мы искали машину, чтобы отправить труп в штаб армии, изымали документы, по которым прибыл в часть наш «майор» и встал на довольствие. Домой мы отправились уже в сумерках. Соколовский сел в кабину. О чем он думал там, я не знаю, боюсь, что его желание пройти войну без мистики и суеверий подверглось в этот день серьезному испытанию. Сергей Семенович Дворников сидел рядом со мной. Лицо его ничего не выражало. Совершенно пустое лицо. И в разговоры он не вступал до самого нашего расположения.
Я слушал, как спорят Востриков и Дроздов о происхождении убитого монстра, и тихонько радовался тому, что эта тварь уже никогда никого не убьет. Страшно подумать, при некоторых обстоятельствах он вполне мог взяться подвезти Лялю. От этой мысли у меня в груди все холодело. Страшно было даже подумать, что все это могло произойти именно так, и вместе с тем я никак не мог отогнать эту жуткую мысль.
Вернувшись, я сел писать Ляле письмо. Письмо получилось нескладным, хотелось рассказать многое, и вместе с тем ничего нельзя было рассказать: цензура моих историй никогда бы не пропустила. И еще мне очень хотелось написать, что я ее люблю, но я так и не посмел этого сделать. Вместо этого я долго и путано писал о наших странствиях в лесах, о стычках с немцами и о довоенном Ленинграде, который мы с ней вспоминали во время наших прогулок. Закончив свое нескладное письмо, я свернул его в треугольник и сунул в планшетку, чтобы отправить с ближайшей оказией в полк, где служила Ляля.
Покончив с этим, я вышел из нашего шалаша, утепленного мохом и двумя старыми байковыми одеялами, полученными по блату в хозо.
Сергей Семенович Дворников сидел у огня.
Сначала я даже не понял, что он делает. Сергей Семенович доставал по одной из кармана шинели карты с голыми немками, методично рвал их на несколько частей и бросал в тлеющий костер. Карты были сухими, они легко вспыхивали, и короткие сполохи пламени освещали унылую фигуру Дворникова и его печальное лицо.
— Вот так, Аркаша, — сказал Сергей Семенович. — Такая девка была! Такая девка! — Помолчал немного и с неожиданной яростью сказал: — Не добрался я до него! Зубами бы порвал!