Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника

— В Европу нам нельзя, — сказал Жора. — Там нас быстро достанут, никакая полиция не поможет. Да и какая у них полиция? Слезы одни! И кто это к нам пришел, и кто это нашу бабушку зарезал! — явно кого-то передразнивая, скривился Жора. — А пошли, Константиныч, на юг? Они-то подумают, что мы поближе к цивилизации подались, а мы наоборот — подальше от нее ломанемся.

— Хорошая мысль, — вздохнул Илья Константинович. — Только несбыточная. Грохнут они меня, точно тебе говорю. Целеустремленный народ!

— Держись за Жорика! — сказал Хилькевич покровительственно. — Я не из таких передряг вылезал.

— А чего мы на вертолете не улетели? — поинтересовался Русской.

— Да ты че, братила? — удивился Жора. — А романтика? А приключения? А главное — куда?

Араб снова запел. Так бы могли петь мумии, выбравшись из пирамиды. Сразу стало жутко и неуютно.

— Гляди, как его повело! — удивился Жора.

— Бывает, — лениво сказал Илья Константинович. Его клонило в сон.

— Все они здесь такие, — Жорик шумно отхлебнул чай. — Года два назад я на сафари сюда гонял. Тут, понимаешь, двухголовый крокодил объявился. И хитрый, скотина! Конечно, он все больше на негров нападал. Одна голова ноги скусывает, чтобы не убежал никуда, а вторая — руки отгрызает, чтоб, значит, сопротивления не оказывал. А уж по озеру гонял — чистый катамаран. В два хвоста! А я на себя понадеялся, ружье себе купил, с которым Хемингуэй на слонов ходил. Что мне какая-то рептилия! Если бы мы с Леонтьичем не подстраховались — обоим хана была бы! Но Леонтьич с собой вертолетик захватил, типа «черная акула», пилот этого крокодила ракетой и успокоил. Нет, Леонтьичу хорошо, у него весь флот под рукой. Адмирал, блин! Но жмот страшный. Веришь, в Африку, на охоту две репки с собой взял и вареную свеклу. А «Муромец» как воду хлестал, прямо герой шолоховского рассказа, который все немчуре базарил: «Я после первой не закусываю». Так он про стопки, а Леонтьич и после третьей бутылки не закусывает. И держится — только морда багровая становится!

Жора сладко зевнул.

— Давай спать, — сказал Илья Константинович. — Лучше по утряночке в прохладце немного больше пройдем. Неохота по жаре тащиться.

— Давай, — придерживая челюсть рукой, согласился Хилькевич. — Если араб даст уснуть. Ишь, заливается! Соловей африканский! Кстати, Константиныч, в Африке есть соловьи?

— Не знаю, — признался Русской, вытягиваясь на спальном мешке.

Некоторое время Русской лежал и разглядывал звезды. Рядом шуршала, попискивала и хрустела травой пустынная мелочь. От мысли, что среди этой мелочи скрываются скорпионы и ядовитые змеи, становилось не по себе, хотя проводник и убеждал их в надежности войлочной веревки, которой он предусмотрительно еще с вечера обтянул место стоянки.

Но шло время, никто не подползал, не пытался ужалить или укусить, и Илья Константинович расслабился. В костре потрескивала верблюжья колючка, комаров не было, да и звезды светили спокойно и отчужденно, как галогеновые лампочки в баре.

А Африка жила своей обычной жизнью.

Низко над землей пролетел огромный нетопырь, держа в пасти плетеную корзинку с новорожденными бабуинами, которых до утра надо было обязательно разнести ожидающим потомства родителям; гремя ведром на хвосте, проползла огромная черная мамба, направляющаяся за молоком в ближайшую деревню; где-то за холмом, воспользовавшись ночной свободой, звучно тренировались в плевках на дальность верблюды; и еще слышались звуки, словно в многоквартирном доме с хлопаньем открывали форточки, — это зевали просыпающиеся крокодилы, готовясь к утренней охоте.

Тут — слава Аллаху и его пророкам! — и араб замолчал.

А с востока уже потянуло теплым ветром, и стала вызревать алая полоска зари, обещая новый день. И прожить его надо было так, чтобы не было мучительно больно, и — что еще важнее — чтобы этот день не стал в твоей жизни последним.

Илья Константинович Русской на это очень надеялся.

Глава двадцать третья

Вождь чернокожего племени вануси сидел в своей хижине и печально вздыхал. После блужданий по пустыне Русской и Хилькевич вышли на его деревню и теперь отдыхали по полной программе.

Страдал чернокожий брат. В углу хижины блестели пустые бутылки из-под «Муромца». Жора еще вечером хотел утопить их в реке, но вождь не позволил — похоже, у него были какие-то виды на пустую тару. И то верно, как заметил Илья Константинович Русской, в племени для переноски и хранения жидкостей использовались большие выдолбленные изнутри тыквы.

— Я тебе точно говорю, Гуталиныч, — авторитетно сказал Жора. — Похмелиться надо. Стаканчик опрокинешь — и как заново на свет родился. Проверено!

Одна мысль о том, что ему придется глотать гремучую жидкость, приведшую его к плачевному состоянию, привела чернокожего вождя в отчаяние и тоску.

— Давай, Гуталиныч, — настаивал Хилькевич, держа в одной руке початую бутылку «Муромца», а в другой маленькую сушеную тыкву, наполненную этим «Муромцем» до половины. — Говорю — поможет!

— Не могу, — сказал сдавленно вождь. — Душа не принимает.