Потянуло ветерком, небо стремительно закрывали грозовые облака, оно приобретало иссиня-серые оттенки, и это приободрило меня. Земное ненастье должно было выручить нас, во время грозы короба бесов были прикованы к земле, я не сомневался, что и медузы не любят грозовой погоды.
Когда упали первые капли дождя, я стянул с себя куртку, закутал в нее мальчишку, натянул капюшон на его стриженую головку. Он смотрел на меня серьезно и сосредоточенно, словно хотел понять, можно ли мне довериться. Ему трудно было понять, что происходит вокруг.
Где-то в стороне сухо и раскатисто прогрохотал гром. Начал моросить дождь, дорога сразу потемнела, стала скользкой, выбоины ее стали заполняться водой. Следовало все-таки подумать об укрытии, мальчишка мог простынуть, а это не входило в мои планы. Я никогда не заботился о детях, а если бы он заболел, я бы вообще не знал, что мне делать. Никаких строений поблизости не было, только в недавно скошенном поле желтел стог соломы.
Там оказалось тепло. Я выдернул несколько пучков соломы, и образовалось углубление, способное вместить нас двоих. Солома шуршала, слышалось стрекотание озабоченных ливнем кузнечиков. Мальчик постепенно согрелся, прижимаясь ко мне, он закрыл глаза, и вскоре до меня донеслось его спокойное посапывание. Он удивительно быстро адаптировался к любой обстановке. Наверное, из-за возраста. Он просто не мог понять, что происходит. У меня такое было, когда умерла бабка. Мне тогда четыре годика исполнилось, так мать рассказывала, что я бабку за подол из гроба тянул, чтобы она со мной поиграла. Детство не верит в смерть, она кажется ребенку нереальной и невозможной.
Снаружи моросил дождь.
В соломе шуршали мыши, перебирая остатки колосьев, они искали уцелевшие зерна, чтобы снести их в свои закрома. Было уютно и тепло, только солома лезла под рубашку и колола спину и руки. Я откинулся на спину, разглядывая соломенный свод убежища.
Мыслей у меня не было, только режущая боль в груди. Я все еще видел бледное неподвижное лицо Элки. Страшно было подумать, что она сейчас лежит в земле, мокрая, ледяная. Я вспомнил, как мы с ней первый раз встретились в вечернем клубе «Любава» на улице Коновальца. Я сразу заметил ее, Элку трудно было не заметить, пригласил на коктейль, а она раскрутила меня на дорогущий французский коньяк, а потом сбежала, когда я уже думал, что проведу с ней дивную ночь. Все это, как я теперь понимал, было игрой, она должна была со мной познакомиться, чтобы через меня выйти на Киряка. Сам я тогда их не слишком интересовал, это потом уже, когда у меня оказался светоруб, я стал для них объектом № 1. А Элке я понравился. За деньги я не держался, хамства себе не позволял, авторитет у меня был достаточный, чтобы к ней никто не лез, а сам я хамства не допускал. Я для нее был идеальной «крышей», так, кажется, у разведчиков называется оперативное прикрытие? Я лежал и вспоминал наши встречи, боль не уходила, но она становилась глуше, рядом с ней оживала тоска, я ведь прекрасно понимал, что это навсегда, что больше я никогда не увижу Элки, ведь у меня не осталось даже ее фотографии. Когда я дошел до воспоминаний о нашей ночевке в деревне, вспомнил то, как она держала нож у моего горла, а потом рыдала и просила прощения, я вдруг понял, что воспоминаниями этими прощаюсь с ней. Ничего у меня не осталось, кроме саднящей душу памяти. И так мне было плохо от происходящего, что я закрыл глаза, чувствуя влажность ресниц, и ощутил, как по щекам бегут не то слезы, не то дождинки.
Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. В лужах на земле вздувались пузыри, небо оставалось хмурым, и это внушало надежду. Надо было двигаться дальше.
Будить мальчишку я не стал, положил его на свою куртку, которая подсохла от моего тела, пока мы пережидали ливень, поднял легкое тельце и двинулся к дороге. Ребенок, не просыпаясь, прижался к моей груди. От этого, помимо воли, я ощутил неожиданную нежность к несмышленышу, который не представлял, что с нами будет дальше. Впрочем, я сам очень плохо представлял свое будущее. Оно было где-то впереди и до него еще надо было дойти.
Я шел по грязи, чувствуя, как дорога жадно хватает меня своим вязким ртом. Расстояние до города оставалось невероятно большим. Я с досадой вспомнил, что оставил карту в машине. Она могла еще пригодиться.
Мальчишка судорожно всхлипнул и заворочался у меня на руках.
И в это время сзади послышался звук мотора, а потом квакающе подал голос клаксон.
Я шагнул на обочину. Черная «эмка» поравнялась со мной, остановилась, и знакомый голос поинтересовался:
— Пурга, тебя подвезти?
«Ну вот, — безразлично подумал я. — Вот и конец пути. Петрович не Элка, он меня жалеть не станет».
Глава пятнадцатая
— Склярова где? — спросил капитан, когда я сел рядом с ним. — Погибла, — безразлично сказал я. У капитана Салахова сузились глаза. — Твоя работа?
— Медуза, — не обращая внимания на вспышку его бешенства, объяснил я. — Километра два отсюда. Грузовик на дороге видели? — Видел, — сказал капитан. — Там и произошло.