— В разных местах, — уклончиво ответил Эрнст, сдвигая ушанку на макушку, — но преимущественно в районе Большого Раскопа.
— Стало быть, мой друг гостил у Бабы Вали?
— Да, Валентина Николаевна милостиво разрешила мне взглянуть на свою находку.
— Небось наши героические бабоньки откопали гнездо праджиннов, — хохотнул Станаев. — И целую гору окаменевших экскрементов, на которых джиннологи школы уважаемого профессора Иокомоды с блеском защитят не один десяток диссеров.
В глазах у Стернэ на какую-то долю секунды вспыхнули огоньки.
— Не совсем гнездо, — буркнул он под нос. — Но об этом давай лучше поговорим на Базе, щупальцы смерча на подходе к Гейзеру. Еще минута-другая, и нам не удрать от передовых даже на крейсерской скорости.
Тьфу ты Высотнику, из-за непрестанного сияния, переливавшегося всеми цветами спектра и озарявшего уже полнеба, Валерий не видел приплюснутой туши экоглайда — любимого транспортного средства свободного поисковика Эрнста Стернэ.
Ксенолингвист взвалил ментограф на плечо, зашел со стороны багажника и уже хотел надавить на клавишу «открыто», но Эрнст придержал его за рукав дохи:
— Не туда. Давай в кабину.
Краем глаза ксенолингвист заметил сквозь неплотно прилегающую крышку какой-то проблеск, словно внутри лежал невыключенный искательский фонарь. Из тех, что входят в снаряжение Искателей. С кадмиевой батареей бессрочного использования. Такие фонари — предмет зависти любых экстремалыциков. Кстати, Валерий бы и сам от такого не отказался.
— Где взял? — кивнул в сторону багажника Станаев.
— Хорошие люди подсобили, — усмехнулся Эрнст.
Валерий с усилием открыл примерзшую дверцу и свалил прибор на кресло. Потом забрался в кабину. И только когда экоглайд, взметнув облачко сверкающей пороши из-под широкого днища, резво пустился в обратный путь, ксенолингвист не выдержал.
— Слушай, Эрнст, ну ты меня заинтриговал, прямо как гид на Пещере Лейхтвейса. Я не дотерплю до Базы. Сознайся, что, кроме «светлячка», прячешь в багажнике? — спросил он, пытаясь сквозь белесую муть рассмотреть дорогу. — Рождественские подарки?
— Точно, — сказал Эрнст, не поворачивая головы, — рождественские. Только никакого «светлячка» у меня нет.
— Что же там светит? — спросил Валерий, которого снедало любопытство.
— Светит? — удивился Эрнст. Причем сделал это весьма натурально. — Когда загружал, то он не светился.
— Позволительно ли будет задать вопрос, что именно ты загружал? И что это за он?
— Артефакт Скитальцев.
Он выдержал паузу, чтобы до Станаева дошло, и добавил:
— Предположительно.
И сколько потом ксенолингвист, сидящий как на иголках, ни умолял остановиться, чтобы он мог хоть на один миг заглянуть в багажник, Эрнст только молча крутил головой и показывал оттопыренным большим пальцем за спину, где ревел радужный смерч, силясь догнать добычу, чудом ускользнувшую от уготованной ей участи.
Юлий Буркин
ПЕНЬ, КАК ДЕНЬ. ШИЗАФРЕНЬ
Короче, у меня есть младшая сестренка, сейчас ей шестнадцать, то есть меня она младше на девять лет. А когда ей исполнилось только двенадцать, она ни с того ни с сего заявила предкам, что хочет жить самостоятельно. Родители были категорически против, но надо знать Лёльку: она подала на официальный развод.
Потому она такая и упрямая, что вся в отца: он еще более основательно уперся рогами в землю и отказал ей в содержании. Так что развод бы ей не зарегистрировали, если бы не я. Она уговорила меня оформить опекунство. Плакала, я не выдержал и согласился. А отец после этого со мной почти год не разговаривал.
Почему она ушла из дома, кто ее обидел? Да никто. Если бы предки не воспротивились и не лишили ее содержания, все было бы нормально: пожила бы месяц-другой в одиночестве и вернулась бы от скуки домой. А так — обратной дороги ей уже не было. Развод есть развод… Да еще со скандалом.
Догадываюсь, что некая опосредованная причина все-таки была. Само собой — несчастная любовь. Что-то кому-то она хотела доказать. Ну а потом это уже стало делом принципа. Я ее в этом демарше не одобрял, но еще меньше я хотел, чтобы ее «обломали», сделали «шелковой», чтобы раз и навсегда отбили охоту быть независимой, потому и помог.
Сперва свои опекунские функции я исполнял достаточно исправно: не только оформил автоматический перевод на ее счет положенных по закону тридцати трех процентов от своих доходов (после вычета коммунальных платежей и расходов на недвижимость), но и заходил два-три раза в неделю в гости. Но потом на меня свалилась слава.
Чуть раньше я помирился с отцом, а вот помирить их с Лёлькой уже не успел: началась такая катавасия, что стало просто не до чего. Но вроде бы все стабилизировалось, и я за сестру особенно уже не переживал. Девка с норовом, но самостоятельная, сама разберется. Чего хотела — свободы, — она добилась. И на меня ей грех жаловаться: она сделала удачный выбор опекуна и обеспечена на всю жизнь…