Входная дверь офиса открылась, и я замер, услышав чьи-то шаги. А ведь должен был догадаться, что Безбородников мог приехать не один. В комнату, обаятельно улыбаясь, вошел Миша Соколов, Серегин зам. За его спиной заполняли дверной проем два здоровенных сержанта.
Соколов притормозил своих гвардейцев при входе в комнату и махнул Уле рукой.
— Здравствуй, девочка. Посиди, пожалуйста, вместе с моими мальчиками в приемной. — Уля молча и покорно вышла и закрыла дверь между комнатами.
Соколов подтащил к столу от стенки старый стул, числившийся у меня в запасных, и оседлал его. Теперь нас за столом было трое: мы с ним, сидевшие визави, и разместившийся сбоку, лицом в столешницу, Безбородников. Соколов продолжал игнорировать присутствие своего убитого начальника и обращался ко мне так, как будто в упор не видел — кого? что? — труп.
Интересное свойство русского языка — разница между понятиями «мертвец» и «труп». И то, и другое представляет собой уже неодушевленное тело, но «труп» в винительном падеже отвечает на вопрос «что?», а «мертвец» — «кого?». Мертвец — это еще личность. Труп — это уже нечто, а не некто. Безбородников уже стал никем.
— Что скажешь, счастливчик? — обратился ко мне Соколов.
У меня появилось ощущение, которое, кажется, называют дежа-вю: ложная память, фальшивое впечатление, будто бы все это со мной уже происходило.
— Почему счастливчик? — тупо спросил я, не отрывая взгляда от маленькой дырочки в голове у Сергея Безбородникова.
— Потому что жив, — внезапно перестав улыбаться, резко сказал Соколов. — Я знаю, какие дела тебе давала смотреть Вера Степанюк, и так понимаю, что ты уже глубоко залез в эту историю и должен смыслить в ней даже поболее моего. А ведь и я немало знаю. По-честному, я предполагал, что Серега Безбородников тебя пришьет и, чтоб от меня отмазаться, пустит меня в свой бизнес. Так что теперь мы оба счастливчики. Ты — потому что жив. Я — потому что унаследую Серегин генератор. Ну, это тебе не понять. Итак, ты мне хочешь официально сообщить, что киллер заглянул с балкона, застрелил нашего начальника и ушел. А ты не успел его увидеть, потому что сидел спиной к балкону. Так?
Я молча кивнул.
Соколов встал со стула, легко и быстро пошагал к балкону и остановился, заложив руки за спину, покачиваясь с носков на пятки и разглядывая дырочку в фанере. Потом обернулся ко мне и улыбнулся.
— Я ожидал, что здесь будет лежать твой труп, а всю эту фигню про заглянувшего киллера мне будет рассказывать живой Безбородников. Я даже постоял под твоим балконом: ждал, когда он выглянет, чтобы изобразить смазанные следы присутствия убийцы. А выходила на балкон вовсе твоя секретарша. Интересно. Даже не знаю теперь, что мне с вами делать. — Он оглядел пол возле балконной двери. — А где «либретта»? Я-то ожидал, что Безбородников мне скажет, что киллер бросил свое использованное оружие, не оставив на нем отпечатков пальцев. Неужели я найду ствол в вашем офисе?
— Наверное, киллер бросил его на пустыре, когда убегал. За то время, что вы поднимались по лестнице, — угрюмо сказал я.
Соколов поднял брови, преувеличенно демонстрируя удивление.
— Догадливый киллер. Будет хуже, если я при обыске обнаружу «либретту» здесь. Могу сказать без экспертизы: на этом стволе уже два трупа.
— У меня алиби на время убийства Качалкина, — ляпнул я и с ужасом понял, что выдаю Улю.
По-видимому, Соколов ее в расчет не брал и понял меня иначе.
— У тебя теперь нет алиби, — сообщил он мне, — Ксения Сергеевна Ахапкина ничего больше подтвердить или опровергнуть не может, она лежит в морге.
Я открыл рот и поспешно его закрыл, спохватившись, что официально я могу знать о ее смерти только то, что услышал по секрету от Веры Степанюк. Слава Богу, что Соколов не знает, что я был свидетелем и соучастником самоубийства Ахапкиной.
Соколов заметил смятение на моем лице и отнес его за счет моего испуга отсутствию алиби.
— Ага, — сказал он, — теперь до тебя доходит наконец серьезность ситуации. От тебя я сейчас обильных слов не жду. Обыск мы проведем и без ордера — в связи с обнаружением трупа. Но сначала я хочу допросить твою секретаршу без твоего присутствия. Посмотрим, что скажет девочка. Устами младенцев глаголет истина. Громов! — крикнул он. — Шли сюда девицу, а Лубников пусть пока посидит с вами в предбаннике.
Мы с Улей молча разминулись, проходя навстречу друг другу, как обмениваемые шпионы в старых кинофильмах. Я семафорил ей отчаянным взглядом, но она прошла, скромно опустив глаза в пол. Как жаль, что я не телепат. Тут я напомнил себе, что она не только девчонка после сельской школы, но и хладнокровный офицер космопола. Но ведь и Соколов — майор, а не мальчишка.
Дверь из приемной в офис закрыли, и разговор до меня не доносился. Я засек время, оно шло ужасно медленно. Каждая минута тянулась полчаса и стоила мне года жизни.