Фарфоровое лето

Клара не присутствовала на погребении. Она боялась похорон и всего, что было связано со смертью. От своего мужа она узнала, что на кладбище был сын Граберов Польдо, работавший где-то в провинции. Он единственный зарыдал, когда на доски дешевого гроба упали комья земли, жена и дочь не проронили ни слезинки. Формальное предложение о помощи, сделанное Виктором, они отклонили.

Уже на следующий день из квартиры Граберов снова раздавалась пронзительная музыка переносного граммофона, который обожали Мария и ее дочь.

— Агнес, ты знала, что есть еще и сын? — спросила Клара. — Я лично не знала.

Той осенью в распорядке дня Клары случались порой изменения. Так как Клара поздно вставала, она почти никогда ничего не планировала на утренние часы. Она слонялась по дому в халате, играла на пианино, но недолго и в основном одни и те же легкие пьесы, разговаривала с Агнес. После обеда она звонила мужу. Она спрашивала: «Как ты думаешь, Агнес, я ему сейчас не помешаю?» — и, не ожидая ответа, вся возбужденная, спешила к телефону. Разговор в основном бывал коротким, а Клара после него непривычно молчаливой. В один прекрасный день она перестала звонить Виктору Вассарею. Если погода была хорошей, то после обеда она спускалась в сад, гуляла, сидела где-нибудь, но недолго, срезала цветы и ветки и расставляла их в вазы. Она радовалась, если встречала Лоизи и с помощью тайных знаков приглашала его к себе. Вечером она говорила Агнес: «Я думаю, сегодня мой муж куда-нибудь пойдет со мной» — и спрашивала, какое платье ей лучше надеть. Едва достигшая двадцати, хрупкая, чуть угловатая, стояла она перед высоким зеркалом, прижимая к себе подбородком шелковые платья, до которых Агнес не осмеливалась даже дотронуться, и капризно заявляла, что они старят ее. Когда же Виктор действительно отправлялся с ней куда-нибудь, что бывало нечасто, она была счастлива и шаловлива, как ребенок, иногда он даже смеялся над ней.

Однажды она спровоцировала на беседу учителя гимназии. Его звали Карл Шперлинг, но со времени выхода на пенсию он представлялся как Шарль Пассеро и давал в некоторых частных домах уроки французского языка. Как-то Клара, проходя мимо, приветствовала его словами «Bon jour», тогда он, отколовшись от мафиозной группировки жильцов, подошел к ней и завязал беседу. В результате он предложил жене хозяина освежить ее знания французского языка. Клара была в восторге от этой идеи, но с большим трудом удалось преодолеть сопротивление Виктора. Теперь она ежедневно не менее часа ходила с учебником грамматики в руках из одной комнаты в другую и бормотала чужие слова, которых Агнес не понимала. Ее восхищение Кларой росло. Два раза в неделю, после обеда, между тремя и четырьмя учитель приходил давать уроки. Агнес следовало приготовить чай с большим количеством пирожных и больше не мешать. Но через несколько недель ее позвали в салон.

— Агнес, — сказала Клара, — сейчас ты будешь учить французскую песню.

Агнес покраснела и ничего не ответила. Она понятия не имела, чего от нее хотят.

— Только не бойся, малышка, — сказал учитель. — Моя дорогая ученица не хочет петь одна и говорит, что у тебя прекрасный голос. В твоем возрасте запоминают и то, чего не понимают.

Так получилось, что Агнес в возрасте пятнадцати с половиной лет выучила песню «Quand trois poules vont au champ»[8], хотя она до сих пор никогда не говорила по-французски. Эту песню она запомнила навсегда. Под веселый смех всей компании она с трудом освоила произношение непонятных слов и пела вместе с Кларой, когда ее не мог слышать Виктор Вассарей; позже она пела эту песню вместе с Барбарой, когда брала ту из приюта. Она с удовольствием пела бы ее и с Бенедиктом, но в то время, когда его можно было научить этой песенке, Агнес его не видела. Во время своего несчастливого брака она постаралась забыть ее, а состарившись, вспомнила вновь, мысленно проговаривая слова, она тихонько напевала лишь мелодию. При этом она видела перед собой Клару, которая при словах «La première va devant»[9] показывала на себя, а когда пела следующую строчку «Lе sèconde suit la prèmiere»[10] — на нее, Агнес. Видела, как они обе веселые и молодые стоят у раскрытого в сад окна.