Фарфоровый птицелов

Нехорошо смотреть на спящего, и всё же украдкой я поглядывал на свою спутницу. Она показалась мне необыкновенно симпатичной, даже красивой. Но не из породы пугающе, беспощадно красивых, вроде Элизабет Тэйлор или Софи Лорен. Нет, что-то в ней было по-детски трогательное: густые русые волосы её разметались, свернулась она калачиком, уткнувшись носом в куртку, и, хотя день был жаркий, хотелось чем-нибудь её укутать, как-то её оградить от всего плохого, что бывает в жизни. Вообще, погладить, как гладят котёнка. До меня вдруг дошло, что, вот, мне неожиданно доверена судьбой чужая беззащитная жизнь. Тут же разлилось во мне чувство собственного неодолимого могущества. Кажется, выйди из-за деревьев бенгальский тигр или свесся с ветвей десятиметровая анаконда, я бы шутя разорвал их в клочья. Была ещё такая, как бы собственническая мысль, что вот, даровано мне ненадолго нечаянное богатство — эта спящая женщина. Пока она спит, я царь её жизни. Она моя и только моя — на это время. Не шуточки!

Спала Соня всего час с небольшим. Всё это время я сидел, привалившись к стволу дерева, и размышлял, уже не помню о чём. Кажется, я удивился тогда про себя, что надо же, и красивые бывают несчастливы, и как редко двум душам удаётся так хорошо совпасть, чтобы рано или поздно не разочароваться друг в друге. Время текло. Солнце медленно, но верно завершало свой дневной путь. Было тихо. Обошлось без тигров и анаконд. Проснулась Соня так же внезапно, как и уснула.

— Боже мой, это значит, не сон! Это всё со мной наяву? Я где-то у чёрта на куличках, в горах, пила самый ненавидимый мной напиток — водку! Простите меня, я отравила вам воскресный вечер. Ни в чём не повинному человеку свалилась на голову пьяная дура! О, господи, до чего же мне тошно! Знаете что, я очень перед вами виновата, я вела себя отталкивающе, но всё-таки умоляю вас, потерпите ещё немного, дайте мне мою бутылку, поверьте, я не запойная и не бессовестная, просто мне нужно кое-что пережить, перенести, понимаете? Как бы объяснить? Помните, Синдбаду-мореходу повстречался на необитаемом острове старикашка, которого надо было перенести через ручей? Синдбад перенёс, а тщедушненький старичок вцепился и три дня сидел у него на спине, пока измученный Синдбад не догадался и не сделал из винограда вино. Старичок напился и свалился. Понимаете, к чему я? Мои обстоятельства — это мой зловредный старичок. Вцепился в меня! Там в бутылке уже немного, допью — и тронемся налегке, без этого вредного старикашки.

— Ладно, хорошо, только пьём пополам, идёт?

(Я подумал: так она всё-таки выпьет поменьше.)

— Идёт! За вас, Константин Михайлович! За ваше ангельское терпенье.

— А я пью за вас. Рад, что пригодился.

Я налил себе в крышечку от термоса, а она выпила остаток прямо из горлышка.

Закусывать нам было нечем.

Впереди было ещё добрых пять километров пути. Солнце село.

— Пойдёмте, Соня! Собирайтесь.

— Да, да, Константин Михайлович, надо собираться. Надо! Препротивное слово. Хорошо бы исключить это слово из языка. Собраться всем, осудить его и исключить из словарей, считать нецензурным. Нет, нет, ничего, я уже иду, иду! Ничего не забыла. Всё со мной. Да, всё. «И радость… и муки…»

К моему удивлению, Соня держалась на ногах получше, зря я боялся этой чёртовой водки. Во мне же выпитое произвело неприятную перемену — как ни странно, отрезвило. Сейчас мы пройдём эти оставшиеся километры, я посажу её на автобус, и мы больше никогда не увидимся. Очередная глубокомысленная бессмыслица жизни, только и всего. И мы пошли.