Фарфоровый птицелов

Я, в конце концов, сдался и, правда, не пожалел. Кушанье было подано на красивых тарелочках, вилки, и те были необычные — видно, что старинные. Яичница оказалась неописуемо вкусной. Майя, одетая по-домашнему в синий шёлковый халат с пояском, приветливо улыбалась, было уютно и как-то ещё, ну, как бывает только летним солнечным утром, когда нет никаких забот, и стоит больших усилий не напевать какую-нибудь ерунду.

— Я уезжала на три дня в командировку. У меня работа такая, я репортёр, пишу заметки в газету. Побывала в шахтёрском городке в красивейших горах. Наснимала целых две плёнки. Сегодня буду печатать.

За дверью вдруг раздалось требовательное мяуканье. Майя открыла:

— Заходите, милостивый государь!

Вошёл важный дымчатый кот с умным и властным взглядом, настоящий вельможа.

— Севастьян, познакомься, это мой кот — Август. Но я его зову попросту — Густик, он не обижается. Ты не обижаешься, Густик?

Кот мяукнул и потёрся об хозяйкину ногу, затем внимательно обнюхал мои башмаки, брюки и проследовал на тахту под тропический гобелен.

— Ну вот, Сева, ты у него занесён в каталог, наш августейший кот всё запоминает.

Я спросил:

— Можно дать ему немного яичницы?

— Нет, я его уже накормила, он встаёт рано, завтракает и уходит в сад, там у него охотничьи угодья, так что за него не переживай. Этого важного господина я нашла прошлым августом в дождь на трамвайных путях, он был размером чуть больше мыши и весь грязный, замурзанный, очень неприглядного вида. Я тогда как раз поселилась в этом подвале, пребывала в унынии и вот — такой спасительный подарок судьбы! Я его, наверное, целый час отмывала и приводила в порядок. Потом выкармливала с помощью пипеточки. Так мне повезло с ним! Я ведь около года назад развелась с мужем. Густик скрашивает мне жизнь. Красивый котик, правда?

— Вы что, бросили мужа?!

— Да нет, не я бросила. У нас с мужем не было детей, и вот у него появилась другая женщина, и у них теперь ребёнок. Страшно непедагогично, что я с тобой об этом разговариваю, это всё неинтересные взрослые дела.

— Всё, что вы говорите, абсолютно педагогично! Со мной обо всём можно говорить, я к вам хорошо отношусь. Не понимаю вашего мужа — как можно было от вас уйти? Не жалейте о нём и не унывайте, наверное, он просто какой-то никудышный человек.

— Ах, Сева, если бы он был никудышный! Он старше меня на 10 лет, прекрасный человек, отличный военный инженер, хорошо воспитан, образован, остроумен, после него мне никто уже, наверное, не понравится — все какие-то пресные, тусклые. Я понимаю, это моя чисто женская субъективность, но ничего с этим поделать не могу — встроила же природа в нас эту окаянную избирательность, мученье с ней!

Она вздохнула и помолчала немного.

— Его и на заводе очень ценят. Квартиру нам выделили сразу, как только мы приехали. При разводе он хотел её разделить, но я была сама не своя, меня колотило: нет, ничего от тебя не нужно! Нет, нет и нет! На зло ему поселилась в подвале. Пусть, думаю, поугрызается! Он и правда страшно мучился, упрашивал: оставайся, живи, я уйду! Нет, я в один день собралась и переехала — получай! Теперь мне стыдно. Не потому, что квартиру оставила, а потому что мучила его. Ведь, если разобраться, во многом я сама виновата. Извини, Сева, тебе это, конечно, скучно слушать.

— Что вы, Майя, не скучно, совсем не скучно, рассказывайте!

— Я довольно-таки однообразно живу и не слишком общительна. С внешностью мне повезло, я знаю, что я привлекательна, но этого мало, надо ещё, чтобы с человеком интересно было, надо, чтобы в человеке всегда что-то новое обнаруживалось, чтобы он был не до конца познан, понимаешь?

— Понимаю, очень хорошо понимаю.

— Ну вот. Та женщина, они работают вместе, одно дело делают, это их объединяет, где мне с ней соперничать. Я иссякла, выдохлась, ему стало со мной скучно. Всегда виноват тот, от кого уходят.

— Майя, зря вы про себя так говорите. Вы замечательная, вам повезёт, у вас будет муж в сто раз лучше!