Фарфоровый птицелов

— Жаль, что сегодня тебя ждут дома с хлебом. Ну ничего. Приходи в гости. Мы ведь как-нибудь ещё поговорим, да? Вот что, давай условимся: я поставлю — она открыла книжный шкаф, помедлила — вот этого птицелова сюда, на подоконник. Это была небольшая бело-зелёная фарфоровая фигурка — симпатичный, слегка женоподобный птицелов в широкополой шляпе и с клеткой за спиной.

— Посмотришь с улицы: если он на подоконнике — значит, я дома, если его нет — значит, и меня нет. Договорились?

— Хорошо, договорились, до свидания, Майя!

— До свидания.

Выйдя на улицу, я оглянулся на её окна: птицелов стоял на месте, Майя снизу вверх смотрела мне вслед и махала рукой. Я тоже помахал рукой. По дороге домой я всё возвращался в мыслях к произошедшему. Стать бы могущественным джинном и подарить Майе средневековый замок с башнями и толстыми стенами! Почему-то щемило сердце от жалости и к комнатке, и к её обитательнице. Ага! Наверное, вот почему: на её окнах снаружи были решётки от воров. Они-то и придали невесёлую окраску последней сценке: маленький птицелов, прекрасное лицо Майи и грубая железная решётка — всё это отчётливо всплыло в памяти. Да, грустно.

Внезапно я ощутил Время как неутомимого и неумолимого погонщика: только что прошествовали две наши тени по тихой улочке, только что клокотал кофе в блестящем самоварчике, только что обводилась глазами чужая странная комната — куда всё это девалось? И продолжает деваться — куда? Ежесекундно. Ничем здесь, абсолютно ничем нельзя завладеть, нельзя что-то переживаемое заключить в шкатулочку и держать под подушкой! Всё проносится… Превращается в туман, в ничто. Вдруг показалось, что сознание моё, моё «Я» неподвижно и что на самом деле это дома и деревья наплывают на меня, вот сейчас наплывут двор и дом бабушки — скромное окружение нашей жизни. Потом новые картины придут на смену уходящим — омывается, омывается и омывается моё удивляющееся сознание волнами действительности, и эти волны никакая сила в мире не остановит. Лечу куда-то. Мчусь, как в экспрессе. К счастью, это ощущение полной подвластности безжалостному течению Времени было смутным и коротким. В 13 лет, слава богу, недолго предаёшься философским раздумьям.

На другой день я дважды потерпел поражение в борьбе с собой — не выдержал и сбегал посмотреть на вчерашние окна — птицелова не было. Мне не хотелось показаться назойливым и вместе с тем тянуло убедиться, что наш уговор в силе. За хлебом идти не пришлось, его пока хватало, день прошёл без особых событий. Так продолжалось ещё целых три дня — птицелов не появлялся. В очереди за хлебом его хозяйки тоже не было, сколько я ни всматривался. В голове моей сами собой возникли мрачные предположения: наверное, я не очень-то понравился Майе: башмаки обшарпанные, брюки на коленях пузырятся, да и вообще весь я какой-то кургузый, неотёсанный. Ну да, сама, небось, не рада, что пригласила в дом, прячется теперь от меня, избегает. А может быть, она Шаляпина как раз не любит, любит своих теноров. А тут пришлось вытерпеть Мефистофеля. Ну, что ж теперь, стреляться что ли, как-нибудь переживём. Не буду больше ходить, унижаться. Не пойду — и точка!

Затем наступило воскресение. По воскресеньям верующая моя бабушка ездила на трамвае в церковь молиться за всех нас, её неверующих детей и внуков, да заодно и за страну нашу, тоже не очень-то верующую. Позавтракав наспех, я выскочил во двор, но никого из новых моих дружков ещё не было — рано. Вернулся в дом и, сам не знаю почему, вдруг принялся за глажку брюк. Утюг был большой, зубастый и работал на угольках. Я самостоятельно разжёг угольки, утюг нагрелся, и я, как заправский портной, через марлечку выгладил брюки, насвистывая при этом «Марш нахимовцев». Неплохо, толково у меня получилось. Дальше я, как под гипнозом, нашёл в специальном ящичке крем для обуви, почистил свои видавшие виды башмаки и через какие-нибудь десять минут — глядь, уже стоял и любовался маленькой бело-зелёной статуэткой в окне Майи. Симпатичная вещица!

Я наклонился и постучал в окно.

— А, Сева, очень рада, проходи!

Открыл калитку, спустился по ступенькам, дверь пропела знакомую песенку. За ширмой на керосинке у Майи жарилась яичница. Пахло точь-в-точь как во многих квартирках бабушкиного живописного и густо населённого двора. Типичный тогдашний запах окраин — запах яичницы или жареной картошки с лёгкой примесью перегоревшего керосина.

— Ты очень кстати, будем завтракать.

— Я уже позавтракал, спасибо.

— Подумаешь, позавтракал! У меня яичница с помидорами и с сыром по особому рецепту, не сопротивляйся, ешь, не пожалеешь! Проходи, проходи!

За ширмой оказалось что-то вроде маленькой кухоньки: маленький стол, два стула, умывальник, бак с водой и тумбочка, на которой стояла керосинка с круглым окошечком.