Фашистский социализм

Тем не менее я совсем не стремлюсь к нейтралитету, да, впрочем, и не считаю его возможным. Я считаю, что произведение интеллектуала и даже художника содержит в себе глубинную политическую тенденцию, оставим в стороне особые мнения на этот счет. С еще большим основанием это можно сказать о писателе, который, как я, не боится браться за политические темы. Но так как корни этой тенденции слишком связаны со всеобщей жизнью, она вечно не удовлетворяет умы, которые полностью вверяются партиям. И тем не менее партии питаются трудом людей, способных к общему или частному рассмотрению, к анализу и синтезу, и которые становятся невыносимыми после нескольких лет службы в качестве парламентариев или теоретиков, советников прямого действия.

В конечном счете, как я предрекал с самого начала вопреки моим колебаниям и блужданиям, совершенно ясно, что я давно занял свою позицию по всем проблемам и теперь лишь углубил ее. На протяжении многих лет, чувствуя движение французского гения, и в особенности, когда я заинтересовался другими национальными гениями Европы, я, в соответствии с данными опыта, – исключительно конкретными, нисколько не романтическими, расплывчатыми и приблизительными, – верю в необходимость объединения Европы, единственной возможности избежать экономического развала и окончательного разрушения всех европейских стран войной.

С другой стороны, презирая истощенный капитализм, который продлевает свои дни путем подкупа демократии, и презирая пролетарский социализм, который по истечении ста лет демонстрирует – в европейской неудаче и российском успехе – тысячекратно повторенное свидетельство тому, что он всего лишь миф, я считаю и называю себя социалистом.

Наконец, хотя я вскормлен католической культурой и не прошел мимо древних дисциплин, на которых она основана, я не считаю возможным полное и безоговорочное восстановление системы духовного реализма, за которое одинаково ратуют школа Морраса и томисты, влюбленные в причинно-следственные отношения. Я отвергаю этот догматизм, как и другой, несомненно родственный ему, – догматизм марксизма, который тоже претендует на реализм и гуманизм. Пусть мы постоянно сравниваем эти разновидности догматизма, они не должны казаться нам двумя сторонами одной неминуемой дилеммы. Я ценю предпринимаемые в обоих противоположных направлениях усилия по борьбе с абстрактностью, нарастающей в наших старых городских цивилизациях, но тем не менее укажу на то, что европейскому (и не только французскому) гению всегда было свойственно находить свой путь между крайностями – сначала кальвинизма и иезуитства, затем духовного и материалистического романтизма. Ни собственность, ни семья, ни личность не могут быть восстановлены, как бы мы ни прибегали к утопиям прошлого. К тому же этот вопрос, касающийся философской глубины социально-политических проблем, вовсе не является в этой книге стержневым и упомянут здесь лишь для напоминания.

Таким образом, я нашел формулу, но не место. Я искал формулу и не искал места, замкнуться в котором и свыкнуться с ним так, чтобы забыть обо всех остальных, мне стоило бы немалого труда. Стремясь увидеть вместе все места, где эта формула находится на пути к воплощению, я удаляюсь от каждого из них. Это не мое предназначение – гнаться за одним местом в ущерб всем прочим. Но если это не мое дело, и если я, в общем, справился со своим, зачем в таком случае я стал придираться к мелочам?

Зачем я позволил себя испытывать? И зачем я испытывал своих друзей и врагов скандальным хождением на грани?

В самом деле, к чему привели усилия, которые я предпринял, чтобы примкнуть к какой-либо секте или партии? До войны я состоял в небольшой ассоциации студентов-республиканцев в Школе Политических Наук. После войны я дважды в течение пяти минут видел Морраса. Однажды я был на собрании «Французского Возрождения». Однако я никогда не мечтал вступить в радикальную партию. Я звонил по телефону секретарю V Секции социалистической партии, чтобы спросить у него об условиях вступления. Я приходил па собрание Амстердамского комитета и сидел в президиуме.

Разношерстность и краткость этих попыток со всей очевидностью доказывают, что я нисколько не нуждался в такого рода служении, и что обыкновенное мое любопытство быстро удовлетворялось подобными средствами. Разумеется, они также доказывают и то, что я нигде не искал удовлетворения. Не моя вина, что «Французское Возрождение» было всего лишь притворством консерваторов, что Моррас мало ездил по свету, что не больше его ездил Блюм, что коммунисты по пятнадцать раз подряд на одном митинге поют «Интернационал», что «Народный Фронт» Бержери – пустая игра, но зачем же вообще прикасаться пальцем к этим очевидным вещам?