Фашисты

– Ах, да, – ответил Вольский, открыв дверь. – Ты мудак. Иди и удавись. От тебя нет совершенно никакого толку! Даже кота не смог уберечь, пидорас.

Он проскользнул в парадную и быстро вбежал по ступенькам на четвёртый этаж. Катя открыла.

– Я смотрела в окно, – сказала она. – Я видела, как вы приехали.

Вольский зашёл в тесную прихожую и снял плащ. Катя стояла в сторонке, обхватив себя руками. Будто замёрзла.

– Ты замёрзла? – спросил Вольский.

– Нет. А что?

– Выглядишь, будто тебе холодно.

– Мне не холодно.

У неё был сонный вид. Она слегка растягивала слова. И лицо не выражало никаких эмоций. Вольский догадался, что всё дело в таблетках.

– Напомните ваше имя, – сказала Катя.

– Кажется, Евгений.

– Кажется?

– Таксист так сказал. Возможно, он прав.

– Вы сейчас надо мной издеваетесь? – спросила она.

– Ну, вот ещё.

Он снял ботинки.

– Тапки у тебя есть?

– Нет. Но здесь чисто. Я каждый день делаю влажную уборку. Чувствуете, хлоркой пахнет?

Вольский принюхался.

– Ничем не пахнет.

– Я вымыла пол водой с хлорной таблеткой перед вашим приходом.

– Ты случайно не уборщицей работаешь? – спросил Вольский.

– Нет. Сейчас я нигде не работаю. А раньше я была актрисой.

– Серьёзно?

– Да. Но из театра пришлось уйти. Однажды на сцене у меня случилась истерика.

– Чего вдруг? – спросил Вольский.

– Долгая история.

– Тогда не рассказывай. Куда идти?

– Наверное, в комнату, – сказала Катя.

Они зашли в маленькую гостиную. Вольский сел на диван, широко расставив ноги и закинув руки на спинку. Катя стояла перед ним в нерешительности.

– Тут мило, уютно, – сказал он. – Хорошо, что я приехал. Неси зефир.

– Вот так, сразу?

– А чего тянуть?

– Давайте, может, посидим немного, поговорим.

– О господи! – Вольский откинул голову назад и тут же вернул её на место. – Потом поговорим.

– Потом вы сразу уйдёте.

– Почему так думаешь?

– Богатый жизненный опыт, – делая паузы между словами, произнесла Катя.

– Ты и правда, что ли, актриса? – прищурился Вольский.

– Зачем мне врать? Семнадцать лет я служила в театре. А потом пришлось уйти. Я играла Аню в «Вишнёвом саде». И как-то во время спектакля артист Борщевиков, игравший Гаева, спрашивает: «От кого это селёдкой пахнет?»

Вольский захохотал.

– Какой юморист.

– Да это же из роли. Вы что, не видели никогда «Вишнёвый сад»? Вот, значит, произносит он свою реплику, и вдруг на сцену выбегает мышка.

– И ты её испугалась, – догадался Вольский.

– Нет. Но Гаев, то есть Борщевиков, изловчился и просто раздавил её ботинком. И у меня случилась истерика. Я так кричала, так плакала. Я кинулась на Борщевикова и стала его бить. Меня с трудом увели.

– А потом выгнали?

– Нет. Наш худрук меня простил. Но я больше не могла выйти на сцену. А Борщевиков распускал про меня грязные сплетни. Будто я его домогалась, а он мне отказал. Никто меня не защитил.

– Эх! – сказал Вольский. – Ладно. Поговорили. Неси зефир.

Катя принесла на белом блюдце три пышных зефира.

– Но знаете, справедливость восторжествовала.

– А?

– Борщевиков играл Медведенко в «Чайке». Точнее, репетировал. А на премьере он не смог выговорить слово «индифферентизм». Его будто заклинило. Он восемь раз пытался. В зале уже смеялись. И тут свалился прожектор, и его голова лопнула. Просто лопнула. Весь первый ряд забрызгало кровью, мозгами и что там ещё в голове…

– Прекрасная история, – сказал Вольский и засунул в рот зефир.

Катя тихонько застонала и заворожённо уставилась на его жующий рот.

– Как жадно вы кушаете, – сказала она тихо.

Вольский оскалился; жёваный зефир полез сквозь зубы. Он взял ещё один, лизнул и немножко откусил.

– Вкусно? – спросила Катя.

– У меня давно такого не было. То есть никогда не было.

Не торопясь он сожрал всё, что она принесла, отдышался и достал сигареты. Катя сидела, отвернув раскрасневшееся лицо. Кажется, она слегка дрожала. Вольский погладил её по спине.

– Ну, ну. Что ты?

– Не знаю, – пискнула она. – Ой, не курите тут, пожалуйста. Или идите на лоджию.

– Принеси шоколадный.

– Ненасытный какой. Может, два обычных?

– Шоколадный, – повторил Вольский.

– Один.

– Ладно уж, один.

Она принесла один шоколадный зефир, и Вольский стал жадно его пожирать, чавкая и тараща глаза.

– Вы животное! Дикое животное! – крикнула Катя.

Впрочем, с явным восторгом.

– Но тебе понравилось.

– Я не скажу.

– Хочешь, спою тебе песню?

– А вы певец?

– Именно.

Он прочистил горло и запел:

Drüben hinterm Dorfe
steht ein Leiermann,
und mit starren Fingern
dreht er, was er kann.
Barfuß auf dem Eise
wankt er hin und her,
und sein kleiner Teller
bleibt ihm immer leer.

– Молчите! – закричала Катя.

– Что такое? Не любишь классику?!

– Борщевиков это пел, мерзавец.

– Борщевиков мерзавец или я?

– Борщевиков.

– Ему правда башку расплющило?

Катя засопела.

– Нет. Я соврала. И про то, что он не мог слово выговорить. Я это выдумала, чтобы утешиться.

– А что с ним стало?