Фацеции

клерикальным настроениям папской курии, где подбирали,

особенно при Евгении IV, который верил всем этим небылицам

первый, всевозможные чудесные выдумки. Город эти сюжеты

отметал, куриалы коллекционировали. А Поджо потом заносил

их в свое собрание, чтобы иметь несколько лишних рассказов.

Иной характер носят, разумеется, басни о животных, исконная

часть городской литературы. Тут никто не выдает за чудо, что

лисица или петух разговаривают по-человечески, и все

понимают, что это не более как литературный прием.

Разойдясь с новеллой во взглядах на чудесное и

сверхъестественное, Поджо не пошел по ее стопам и в области

анекдотов, относящихся к историческим лицам недавнего

прошлого. Их у него довольно много. Среди фигур

исторических есть такие, которых он любит. Есть такие,

которых он терпеть не может, например кардинал Анджелотто

Фоски или Фуско, как он называл себя, недостойный любимец

папы Евгения IV, или другой кардинал, кондотьер Джованни

Вителлески, в трагической судьбе которого Поджо сыграл такую

темную роль. Постоянно мелькают и имена живых людей. Это

чаще всего друзья: Лоски, Чинчо, Рацелло, Цуккаро, Никколи.

Поэтому при них – хвалебные эпитеты, которым превосходная

степень не мешает быть однообразными и надоедливыми. Но

иногда это и враги, вроде Филельфо. Тогда эпитеты выбираются

противоположного характера, превосходная степень начинает

36

свирепствовать еще более неудержимо и про людей

рассказываются без стеснения всевозможные гадости. Эта черта

уже чисто гуманистическая. Новелла не знает ее. Она, правда,

иногда смеется над живыми людьми. Но пасквилей на них не

сочиняет. Гуманисту, привыкшему при перестрелке инвективами

не стесняться решительно ничем, кажется вполне естественным

приемы пасквиля перенести и в новеллу. Наряду с чудесами это

– вторая черта «Фацетий», уклоняющаяся от традиций типично

городского жанра. Та обязана своим происхождением

куриальной обстановке, эта – гуманистическим литературным

приемам.

Несмотря на все недочеты сюжетного и композиционного

характера, «Фацетий» в целом нисколько не компрометируют

городской литературы. Ни краткость, ни своеобразие латинской

формы, ни шаблонность эпитетов не мешают самому главному.

В «Фацетиях» и типы и образы резко запоминаются.

Выпуклость их создается не эпитетом, а либо диалогом, который

при всей лаконичности дает представление об особенностях

человека, либо выразительностью эпического приема. Поджо

умеет рассказать эпизод так, что всякие эпитеты, особенно

отрицательные, становятся излишни, и, если бы он был

настоящим художником, он бы это понял. Но Поджо не

художник. Он стилист. Это определяет своеобразие «Фацетий».

Поджо вовсе не собирается протягивать руку к лавровому венку

Боккаччо. Он пробует новый стиль, сообразно той особой

задаче, которую он себе поставил. У него цель вполне

определенная. Он хочет забавлять. Он насмехается над

пороками и недостатками, и хотя у многих фацетий имеется

морализирующая концовка, представляющая иногда изящный

латинский афоризм, но всегда шаблонная и скучная по

содержанию и часто совершенно ненужная, стремится он не

исправлять нравы, а смешить. Этой цели он достигает вполне,

ибо в эту точку бьет у него все – и типы, и ситуации, и диалог.

Жертвы его сатиры – те же персонажи, что и в новелле,

представители классов и профессий, которые враждебны или

неприятны буржуазии: рыцари, крестьяне, чиновники и

духовенство. Но коллекция духовных лиц у Поджо гораздо

богаче, чем в новелле. Кроме монахов всех орденов и

священников папский секретарь сделал предметом смеха многих

высших представителей церкви. Епископы и кардиналы,

антипапы и папы – если, конечно, папа уже умер – так же

37

остроумно и порою беспощадно высмеиваются, как последний

крестьянин. И самая вера католическая, которой служит вся эта

разноцветная рать «лицемеров», подвергается поношению без

всякой сдержки. Обряды и таинства церкви, над которыми

гримасничают, не ощущая никакого благоговения, божье имя,

всуе упоминаемое, явные насмешки над богом, у которого «мало

друзей», глумление над реликвиями и их происхождением никак

не вяжутся с представлением о Поджо как о человеке глубоко и

искренне религиозном. Недаром в эпоху католической реакции

«Фацетии» в числе других книг, «вредных» по содержанию,

обновили папский Индекс. И недаром даже за границей через

сто лет после «Фацетии» имя их автора в устах защитников

католической религии было синонимом безбожника 10.

Инквизиторы понимали в этих вещах толк. Лишь почти

неограниченная свобода слова, царившая при широком и

просвещенном папе Николае V, дала возможность «Фацетиям»