Фатум

От каждого слова пассажира полицейский как будто бы сминался, сжимался, ломано дергаясь. Его руки, сначала одна, затем вторая, согнулась в локтях, затем он как будто бы попытался себя обнять, сводя плечи вместе, затем его тело наклонилась в бок, а лицо исказила гримаса нестерпимой боли. Голова запрокинулась назад, а ладони, сжатые до этого в кулаки, раскрылись, вывернувшись в обратную сторону, будто собирались сжаться в кулак вновь, но с тыльной стороны. Полицейский все гнулся и гнулся, на служебной рубахе уже затрещали швы, а красное лицо, казалось, сейчас лопнет от напряжения. Тихий свист вырывался из его полуоткрытого рта.

— Серега что с тобой? — от машины ДПС бежал второй полицейский, заметивший, что с его товарищем что-то твориться. — Серега?

Старший сержант Улькай прекратил свою гимнастику, зато подбежавший напарник, замер на месте, будто налетел на невидимую преграду, а сам лишь встретился взглядом с оборванным пассажиром Ивана.

— Иди назад и принеси все, что у тебя есть.

Второй полицейский развернулся, в то время пока его напарник, корчась на земле, тихо подвывал и держал руками свой бок, будто тот собирался от него сбежать, а он стремился его удержать. Зомбированный второй полицейский поднес оборванцу пачку мятых купюр. Тот забрал их, тут же спрятав себе в лохмотья, и направился на свое место в кабине фуры.

— Поехали. Уже рядом.

Иван захлопнул свою дверь и помчал машину дальше, оставляя за спиной двух полицейских, одного с протянутой пустой рукой, а второго корчащегося на обочине.

Как и сказал пассажир, ехать пришлось недолго. Он неожиданно схватил Ивана за руку.

— Стой. Приехали.

Иван остановился, даже не съехав на обочину. Его вновь трясло. Он знал, что их путь закончен. Точнее его путь. И сейчас он должен будет умереть. Тяжело и часто дыша, он краем глаза увидел, как пассажир открыл свою дверь и выбрался наружу. Затем дверь захлопнулась, а из открытого окна донеслось.

— Расслабься Иван. Это шутка, — и громкий глухой смех заставил задребезжать всю кабину фуры. — Шутка. Живи.

Пассажир двинулся напролом через посадки, а водитель еще целый час стоял на месте, боясь пошевелиться. Мимо с раздраженным бибиканьем проносились машины, но Иван не замечал их. Он, сидя на своем привычном водительском кресле, сейчас второй раз рождался, чувствуя, как вслед за ушедшим оборванцем, его покидают и обреченность, и смирение, и страх, возвращая в душу надежду и уверенность в себе, в своем нынешнем и завтрашнем дне.

37. Бродяги

— Ань, — окликнул проходящую мимо девушку Моня. — Тебе не кажется, будто плетень немного покосился?

Парень стоял возле рукотворного забора, набранного из тоненьких стволов молодых ясеней, и внимательно вглядывался в его переплетения, то и дело, покачивая конструкцию рукой, якобы оценивая его прочность.

Анна в бесформенном выцветшем сарафане чуть не огрела его пустым ведром.

— Плетень покосился? — прошипела девушка. — Да это у тебя с твоим приятелем крыши покосились. Какой к черту плетень? Ты здесь реально, что ли жить собираешься?

— А почему бы и нет? — парень, раньше носивший кепку надвинутой на глаза, сбил ее себе на затылок, во рту у него выплясывала зигзаги сорванная травинка, а на загоревшем лице, покрытом конопушками, рисовалась простецкая деревенская улыбка. — Природа. Все свойское. Ментов нет. Речка вон под боком. Ты чего Ань? Да нас здесь хрен кто и когда сыщет.

— Речка под богом говоришь? — Анна с отвращением взглянула на парня. — Заметила! Вы же по очереди туда бегаете с Михой, как на смену. Где он кстати? Карасей удит? Его очередь? Рыбаки хреновы! А я здесь две недели, то дай курям, то сготовь парасям, то воды корове, то картохи вам на обед, что бы вы рожи свои отожрали еще больше.

Девушка уже вовсю жестикулировала, а на лице дергающимся от быстрой злой речи, не проглядывалось ни грамма удовлетворения от спокойной деревенской жизни, да это было ясно и из ее слов.

— Аннюточка, — раздался от дома дребезжащий старческий женский голос, а через мгновенье на крыльце показалась и его хозяйка, врастающая в землю сухонькая бабуля в платье до пят, переднике и косынке. В руках она держала миску с зерном. — Аннюточка, — увидев наконец девушку, она всплеснула руками и запричитала едва различимыми словами. — Это что же ты, простоволосая, с пустым ведром по двору ходишь. А соседи увидят, греха не оберешься.

— Баб Мань, — Моня улыбнулся старушке. — Да тут до ближайших соседей полдня идти надо.

— И что? — поджала губы старушка. — А ну косынку повяжи и давай цыплятам дай, а то скоро попадают. И воды не забудь.

Бабуля вновь скрылась в доме, оставив на крыльце миску с зерном.

— Цыплятам задай, коровам задай, уродам всяким задай! — закипая тараторила девушка, прожигая в Моне взглядом дыру. — Я вам сейчас всем задам, мало не покажется! Нашли блин падчерицу и рабыню!