Фатум. Самые темные века

Дом деревенского старосты высился над прочими и стоял, к счастью, недалеко от окраины. На него Томе с Дымом указали три старушки, устремившиеся спозаранку в храм. Глядя на бледного Дыма, зажимающего кровящую рану в боку, они нарисовали в воздухе знак Царя-по-крови и забубнили молитву.

Тома с Дымом поблагодарили бабулек и пошли к дому старосты.

– Значит, из плена сбежали вражеского? – Крупный дядька с седыми усами и кустистыми бровями, выслушав, смерил их взглядом. – Убежища желаете, значит? – Темные глаза остановились на Томе и долго ее изучали. – Слыхал я тут про одну летописицу, которая мало того что баба, так еще и никак не могла решить, кто друг, кто враг. У нас хоть и село маленькое, а стекла летописные тоже имеются.

Тома сцепила зубы.

– Не верите мне, я уйду, сейчас же, но помогите ему. Он родился в вашем краю и за него воевал. Если уж со стеклолетами дружите, должны знать.

– Нет, – прохрипел Дым, – без нее не…

– Молчи уж, горемычный, – махнул на него староста. – Будет вам убежище, пока не подлечитесь. Но – не дольше. Только вот… Вам бы лекарку хорошую, конечно… – Он потер подбородок, а взгляд стал растерянным.

– А у вас, что, лекарей нет? – насторожилась Тома.

– Да есть одна. – Староста потряс ладонью, словно струшивая мусор. – Только она того… не везет ей всегда.

– Как это?

– Да за что ни возьмется, все криво-косо выходит. С самого младенчества такая, сколько ее помнят тут все. Еще ребенком – куда ни придет, что-то да уронит. Подросла – что ни затеет, ни одно дело добром ни закончится. Вроде не бесталанна и не глупа, но нигде успеха не добилась.

– Как же она лекаркой стала?

– Дык выбор-то не велик. После того как соседние села попалили, из нашего многие сбежали. Двое лекарей поначалу держались, но когда нелюди и свою же родную деревню сожгли… Слыхали, небось?

– Угу. – Тома мрачно кивнула.

Еще бы ей не слыхать. Ее же дружок бывший и спалил.

– Так вот, тогда и вовсе люди перепугались. Если они со своими так, чего нам ждать? И поубегали.

– А как же ваш… поселок… уцелел? – еле слышно спросил Дым.

– Да сами не знаем. То ли надоело им жечь все подряд, то ли наш поселок им неинтересен, потому как и народу уже не осталось почти… Но нас не тронули. Только вот лекаркой пришлось, того, эту невезучую назначить. Хотя лечит-то она вроде и неплохо. На удивление. Никто не помер пока без воли Царя-и-Царицы. Но все одно как-то оно неспокойно… С такою…

– Невезучая так невезучая, – отрезала Тома, удобнее подставляя Дыму плечо. – Ведите.

Лекарка жила на другом конце поселка, раскинувшегося на пригорке. И Дыма до нее пришлось бы тащить волоком, не выдели им староста скрипящую телегу с пегой лошаденкой. Но даже за то недолгое время, что кобылка катила по деревне, он дважды терял сознание, приходил в себя, просил пить. Приходилось останавливаться. Один раз – у невысокого, по плечо Томе, кирпичного акведука, тянущегося по всему поселку, второй – у питавшего акведук подземного источника, около храма Царя-и-Царицы-по-крови, на вершине пригорка.

И солома на дне телеги испачкалась красным, пока доехали.

Дыма уложили на жесткий топчан, в просторной комнате с очагом. Староста быстро и тихо переговорил с лекаркой и укатил на своей лошаденке.

Не спрашивая разрешения, Тома зачерпнула из стоящего у входа ведра воды и напоила Дыма, протерла ему вспотевшее лицо, шею. Лекарка не возражала. Она тоже набрала воды – в две кастрюли, поставила одну в очаг на огонь, вторую – на тепловые камни. Заглянула в прикроватный шкафчик, достала чистые тряпицы и коробку с травами. Отобрала несколько пучков, кинула в закипающую воду. Затем выскочила во двор, вернулась с большим бархатистым листом опахальника. Промыла его, достала из шкафа флаконы с жидкостями.

Глянула на Тому, пристроившуюся на краю топчана.

– Меня Нилой зовут. Подсоби-ка.

Они вдвоем сняли с Дыма рубаху, обнажив рваную рану. Ножом его достали еще до того, как в плен угодили. Потому и угодили, собственно, – с дырой в боку не сильно-то отобьешься. В плену его не то чтобы подлечили… Но хотя бы калечить дальше не стали, когда поняли, что пленник может быть ценным, и есть надежда обменять на кого-нибудь из своих. Но три дня в бегах, без возможности передохнуть или хотя бы шаг замедлить открыли рану заново.

Нила покачала головой.

– Загноилась. Как с такой раной жив еще? Пей. – И сунула Дыму в зубы ложку с жидкостью из флакона.

Дым проглотил ее, закашлялся. Но в следующий же миг задышал ровнее и, кажется, стал засыпать.

А лекарка пошла за другим флаконом, по дороге сняла с камней кастрюлю, плотно закрыла крышкой, вторую, из очага, принесла с собой, бросив в нее камушек для охлаждения.

– А теперь отойди, – сказала она Томе.

– Я… – Тома сжала Дымову руку.

В голове не ко времени роились слова старосты о «кривой-косой невезучей».

– Не съем я его. Не мешайся.

Тома пересела с топчана на табурет.