Фатум. Самые темные века

Нанка стояла на другой стороне моря среди бородатых всадников незнакомого племени. Стояла и приветливо махала Тангаю. Хотел Тангай помахать Нанке рукой в ответ, да не смог пошевелиться. А тем временем главный бородач в колпаке, украшенном золотыми бляхами, стоящий за спиной Нанки, нехорошо улыбнулся и потянул из ножен длинный кинжал. Хотел Тангай было рвануться вперед. Швырнуть в подлого бородача золотое копье. Да не смог сделать ни шага. Напрягся Тангай. И заскрипело, заскрежетало сминаемое золото истукана. Сделал Тангай шаг. Закричали внизу испуганные люди. Замахнулся бородач. Замахнулся Тангай. И тут со стороны Камня налетела стылая волна. Накрыла и Нанку, и всадников, и белый город. Ледяным молотом ударила золотого Тангая в грудь. Тангай упал…

…и проснулся на земляном полу. В хижине стоял пронизывающий холод. Угли тлели в очаге, не в силах согреть воздух. А стены были покрыты изморозью. В селение пришла Колдунья Зима.

С того дня мир словно заснул в ледяной колыбели. Даже безумный ветер Сивай преклонил колени перед Колдуньей. Он больше не сбивал с ног, не задувал в щели, не плясал между черных деревьев. Каждый новый день был холоднее предыдущего. И даже огонь не приносил тепла.

Люди из семей, которые поменьше, перебрались зимовать в общинный дом. И Говорящий с Тангаем и Нанкой тоже. Так было теплее. Люди ложились вокруг огня, прижимались друг к другу, замирали словно камни, покрытые мхом, и слушали песни Нанки.

Умче келбе балам саа,
Балам уйтур бай, бай…

Сам Тангай старался прижаться к Нанке поближе. Лежал и думал: «Хорошо, что пришла зима». Когда бы он еще мог так обнять Нанку и заснуть, слушая ее песни? Может, и не так плоха Колдунья, как о ней поют. Так думал счастливый Тангай. Глупый счастливый Тангай.

К середине зимы еды почти не осталось. С наступлением холодов Мьел со своими людьми каждое утро ходил в тайгу бить дичь. Складывали ее в страшный земляной рот про запас. Но холода становились все злее, а зверя все меньше. Охотники возвращались встревоженные. Толстый Бокэ рассказывал, что на Птичьей поляне творится неладное. Говорил, что в один день все снегири взяли и повымерзли. Попадали с деревьев и лежат теперь посреди белого покрывала рубиновыми каплями.

Охотники, вернувшиеся с дальней заимки, говорили, что лес стал ледяным. Между деревьев словно натянулась хрустальная паутина, заморозив вековые сосны так сильно, что стволы лопались от одного удара топора. Шептались, что видели в тайге волков, замерзших в прыжке на оленя. А речки промерзли так сильно, что тайменя теперь можно поймать, только прорубив речной лед до самого дна.

А потом в тайге стали пропадать люди. Старые искушенные охотники просто исчезали в замерзшем лесу и не возвращались. Зато по ночам кто-то стал ходить вокруг домов. Скрипел снегом, сопел. Но следов не оставлял. Только стали появляться перед порогом оранжевые замерзшие ягодки рябины. Верный признак старого карлика Батурнака, крадущего детей для Колдуньи Зимы.

Говорящий подумал, посоветовался с духами предков и запретил ходить в тайгу.

– Не стоит кормить злых духов зимы. Самим есть почти нечего, – ответил он на вопросы охотников.

Слова Говорящего прозвучали зловеще. Люди были и так напуганы, а теперь совсем упали духом. Все чаще поглядывали на страшный земляной рот на окраине селения, гадая, кто же первым накормит его, и думали, чем же они прогневали Колдунью Зиму.

Зато по вечерам все как один приходили слушать песни Нанки.

Кускун кушум парак,
Пери келзе баламза.

Слушали, жались к очагу и ждали первых теплых ветров Весны.

Весна в положенный срок не пришла. Зато в селение пришли гости.

Ранним утром Тангай проснулся от лошадиного ржания. На улице слышался шум. Тангай накинул меховую доху и выскочил за дверь.

Посреди покрытого снегом двора стоял Говорящий. Рядом с ним куталась в шаль испуганная Нанка. А перед ними стояли люди-грифы.

На улице немилосердно мела вьюга, падала с неба на почерневший зимний лес, протискивалась между деревьев и обрушивалась на беззащитных людей. Все вокруг было скрыто за вуалью ледяного крошева. От этого люди-грифы казались темными утесами, нависающими над старым шаманом и хрупкой девочкой.

Говорящий что-то упорно доказывал странным гостям. Показывал то на себя, то на Нанку. Грифы слушали. Кони под ними стояли неподвижно. Просторные, покрытые узорами из человеческой кожи, шубы скрывали их фигуры, так что нельзя было понять, дышат они или нет. Высокие колпаки с изображением грифов нависали над лицами. Тангаю показалось, что это не люди на лошадях, а недобрые серые птицы сидят на скале, смотрят на людей, примериваются, чтобы неожиданно сорваться вниз. Спикировать. Схватить. И разорвать Говорящего и Нанку на тысячу кусочков.