Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Назавтра, сразу после обеда, захватив пилу и топор, я повела Олю и Тоню на лесозаготовку. Придя на место, Оля с Тоней стали пилить, а я стала обрубать сучья на поваленных деревьях и складывать их в кучи. Увлекшись работой, мы не смотрели на часы и вдруг заметили, что уже начинает темнеть, скорее домой, дорога не близкая. Мы с Тоней были почти одного роста, шажки у нас мелкие. Оля нас гораздо выше, шагает большими шагами, торопится. Мы с Тоней торопимся, стараемся не отставать, время от времени нам приходится догонять Олю бегом. Медлить нельзя, стемнеет, тогда нам не разглядеть лесной дороги, и можно заблудиться. Наконец мы вышли на большую дорогу, стало совсем темно, но уже недалеко, скоро будем дома. Следующие разы мы раньше выходили из дома и кончали работу засветло. Наконец все деревья спилены, сучья обрублены, все наши кубометры уложены в кучи, надо их вывозить. На чем вывозить? На быках! Рано утром Тоня пошла в хлев, где стояли быки, там ей запрягли два пары быков в две телеги. Отправились за дровами мы вчетвером: Оля, Тоня, Ирина и я, по двое на каждой телеге. С быками надо разговаривать не так, как с лошадьми, им надо кричать «цоб, цобе». Быки — это не лошади, даже с пустыми телегами они идут не спеша, плохо слушаются неопытных кучеров.

Но вот мы на месте, обе телеги нагружены, пускаемся в обратный путь. Обратное путешествие совершается еще более медленно, быки мало обращают внимания на наши «цоб, цобе». Уже смеркалось, когда мы наконец въезжали в поселок. Ирина с Олей едут впереди, мы с Тоней немного отстали. Как только мы въехали в поселок, быки стали сворачивать с прямой дороги вправо, туда, где находится их хлев. Напрасно мы им кричали «цоб, цобе», они резко повернули, съехали в незаметную в темноте канаву и остановились. Сколько мы с Тоней их ни тянули, ни кричали, они не двигались с места. Мы пробовали толкать телегу сзади, чтобы выбраться с ней из канавы, но это было нам не по силам. Ирина с Олей давно уехали, не знаю, чем бы это все кончилось, если бы мимо нас не проходил какой-то мужчина, который быстро вытащил телегу из канавы и направил быков вперед по дороге. Мы больше не рискнули сами вывозить оставшиеся дрова, нашли людей, которые сделали это более быстро и умело, чем мы. Привезенные дрова мы опять пилили, кололи, я опять складывала их в титане в аккуратные поленницы. Маша снова выбирала себе гладкие круглые полешки для игры с Милочкой Шулейкиной.

Наступление наших армий продолжало успешно развиваться. Москве уже давно не угрожала никакая опасность, и очередная сессия Академии наук должна была состояться в октябре уже не в Свердловске, а в Москве. На этой сессии должны были состояться выборы новых академиков и членов-корреспондентов. Алексей Евграфович подготовил доклад по материалам своей последней статьи и решил ехать в Москву, как всегда, в сопровождении Марии Маркеловны. Бумага с просьбой о демобилизации Алеши была своевременно отправлена, и мы рассчитывали, что, может быть, родителям удастся увидеться с ним в Москве. Как и в прошлую сессию, из Москвы были присланы со специальным вагоном лица, которые должны были организовать поездку академиков в Москву С этим вагоном приехала Марина и с ним же уехала обратно, так что мы ее почти не видали. Поездка эта была удачной, доклад Алексея Евграфовича прошел хорошо, ему удалось провести в члены-корреспонденты С. Н. Данилова и С. И. Вольфковича[522]. Алешу действительно вызвали в Москву, но, к сожалению, Алексей Евграфович и Мария Маркеловна не могли его дождаться и уехали не повидавшись с ним.

Все были этим очень огорчены. Алеша, приехав, остановился у Марины и отправился, как ему было указано, на прием к генералу Голикову. Тот рассмотрел его бумаги, характеристику, данную из части, и сказал, что не может отпустить такого полноценного командира и назначил его в резерв в город Алатырь Горьковской области. Такое решение, конечно, нас всех расстроило, все так надеялись… Письмо Алешино, где он нас извещал об этом, повергло нас всех в уныние, еще больше расстроило нас его следующее письмо. Он писал, что его отъезд из Москвы задержался, так как у него украли все документы и деньги, он должен был дождаться, пока получит какие-нибудь бумаги. Эта пропажа считалась очень нехорошей приметой, кроме того, назначение в Алатырь указывало на то, что оттуда его могли отправить на какой-то другой, не ленинградский фронт, в чужую часть. Марина дала ему денег и проводила, очень горькое это было прощание.