«Поэтом-резидентом в Норвиче был Наум Коржавин, он тоже читал лекцию, а также был приглашен Булат Окуджава, который до этого уже много лет отказывался петь свои песни, но тут не устоял и, хотя спотыкался, забывая слова, тут же зал подхватывал и продолжал строчку — подсказывали американские студенты, хорошо выученные своими наставниками. <…>
У всех нас, приехавших в то лето, было ощущение, что никакую Америку мы не увидим: вокруг никаких небоскребов, чисто сельский пейзаж — коровы и лошадки, растут ромашки и крапива… Нас поселили в общежитии, вокруг все говорили по-русски, двух писательских жен — Тоню Искандер и Олю Окуджаву — подрядили дежурить по вечерам для консультаций по языку: у меня где-то до сих пор хранится афиша русского кафе с этими двумя именами. Но студенты стеснялись и не шли, зато шли все наши, которые просто любовались на этих красавиц, — у поэтов хороший вкус».[117]
Но, конечно, к сельской идиллии и дружеским посиделкам с концертами всё не сводилось. Родионова вспоминает:
«…его и Булата приняли в почетные доктора Норвичского университета, и оба они стояли в мантиях и квадратных шапочках с кисточками, спадающими на носы.
Фазиль сдул кисточку — она мешала, и кисточка куда-то пропала.
Ее искали, но не нашли.
Тогда Тоня сказала в сердцах:
— Ты даже кисточку не смог сохранить. Посмотри на Булата!»[118]
А в лекции своей «Пастернак и тема ясности в искусстве» Искандер снова сказал о своем самом важном, заветном:
«Писатель, который прочел в глазах у читателя радость узнавания своего искусства, сам превращается в благодарного читателя души своего собеседника. В этом великий объединяющий смысл искусства, и если бы даже это объединение ограничивалось только взаимным утешением, этого было бы достаточно. Ничто живое так не нуждается в утешении, как человек».
История недолгого депутатства Искандера (1989–1991, Верховный Совет самораспустился после распада СССР) ничем особо выдающимся не ознаменована. Ну разве что анекдотом: Искандер был запечатлен телекамерой во время трансляции заседания Верховного Совета с закрытыми глазами. По этому поводу возмутилось некоторое количество телезрителей: неужели депутат Искандер спит и не занимается своими прямыми обязанностями?!
Своему старому другу, Станиславу Рассадину, Искандер говорил про это так:
«Да, это было ужасно! Внушало ужас само присутствие там. Я не пропускал заседаний. Вообще все говорили: как только меня покажут по телевидению, я сплю. Это было близко к истине…»[119]
Искандер был избран от Абхазии в числе реформаторов СССР, противостоящих старой советской элите. Однако радикалов, требующих немедленного отделения Абхазии от Грузии, он не поддержал. Дело было не в том, что он выступал против сепаратизма или радел о территориальной целостности Грузинской ССР. Искандер буквально до последнего надеялся, что Советский Союз как объединение народов всё же сохранится. В том или ином виде, пусть и с потерями. Усугублять ситуацию заявлениями о немедленной независимости вряд ли разумно, да и чревато большой кровью…
Возможно, в тот момент Искандер не учел необратимости процессов, которые уже шли в Абхазии, причем масла в огонь подливала во многом именно грузинская сторона. Наверное, договориться было уже невозможно. Но он надеялся.