Фазиль. Опыт художественной биографии

В журнальных битвах искандеровские друзья Сарнов и Рассадин были виднейшими фигурами. Сам Искандер, еще сравнительно недавно публиковавшийся в «Нашем современнике», теперь печатается в журналах совсем другой ориентации: в «Знамени», в «Юности» и даже в главном коллективном «прорабе перестройки» — «Огоньке». Мы уже упоминали о резкой критике, которой подверг «Кроликов и удавов» Александр Казинцев в «Нашем современнике». Критик писал:

«Автор рассматривает персонажей как бы с другого берега, они чужие для него. Он без колебания, без сердечного содрогания признаёт железный детерминизм, обрекающий их на роль „туземцев“, „кроликов“. <…> Он соглашается рассматривать историю под таким углом зрения, который превращает мир в скотский хутор, а людей — в его обитателей. <…> В изображении Искандера жертвы лишены не только права на человеческое обличье, на имя человека, духовные ценности. Писатель отказывает им даже в элементарном сочувствии».[115]

Автор «Кроликов…» ответил Казинцеву сдержанно — но ответил в сугубо периферийной, в том числе и с точки зрения литературного процесса, «Советской Абхазии».

С 1987 года начались зарубежные поездки Искандера, причем такие, о каких в советское время и мечтать было нельзя: длительные, обстоятельные, без кураторов из КГБ и писательских начальников.

О первом посещении Штатов — где к этому времени вышло уже несколько его книг — вспоминал на международной конференции по творческому наследию писателя, организованной Культурным центром Фазиля Искандера в 2019 году, Александр Генис:

«Я познакомился с Искандером в 1987 году. Он приехал в Нью-Йорк, мы встретились в кафе. Искандер вел себя замечательно, раскованно. Только не забывайте, что в 87-м году встречаться с эмигрантами в Нью-Йорке было еще не принято. Мы говорили… О чем вообще могут говорить авторы? О литературе, естественно. Искандер рассказал, что он всегда считал себя в первую очередь поэтом, что он всегда шел от стихов, а не от прозы. Я его тогда попросил назвать любимого поэта. Искандер ответил очень необычно: „Люблю ржавую мощь Державина“.

Мы с Вайлем принесли с собой на встречу карту. Когда мы печатали первую статью об Искандере, то начертили карту Чегема. В старинных приключенческих романах прикладывались карты, и там была так называемая „легенда“. Вот здесь Сталин встретился с Сандро, вот здесь был деревянный броневик, вот здесь стоял кедр Баграта, ну и так далее. Мы вычертили красивую карту и принесли Искандеру. Тот хмыкнул и написал „С подлинным верно“».[116]

Одним из значительных событий общественной жизни того времени стала копенгагенская встреча деятелей культуры. В марте 1988 года на конференции в музее современного искусства «Луизиана» под Копенгагеном советские писатели впервые официально встретились с писателями эмигрантскими. Тут, конечно, было свое лукавство: эмигранты-то в основном были свои, СОВЕТСКИЕ, с которыми десять лет назад, а то и меньше, общались, болтали, выпивали… Но вот они уехали в эмиграцию, часто не по своей воле, — и как будто навсегда. Поэтому, по отзывам участников, поначалу всё было немного как во сне. Встретиться с теми, с кем и не чаяли, да еще в благоустроенной капиталистической стране…