Фазиль. Опыт художественной биографии

Я благодарен судьбе за многолетнее общение с Фазилем, его книги всегда стоят на моей книжной полке на расстоянии вытянутой руки. И я благодарен ему за свой «портрет в прозе», который, несмотря на всю его фантастичность, пожалуй, лучше любого зеркала отразил и меня, и наше с Фазилем общее время.

Марк Розовский, актер, режиссер

Фазиль отпугивал меня своей глыбистостью. Он был важен. Или казался важным. Важность — это неприступность. Я смотрел на него снизу вверх — и, понятное дело, кто я был перед ним? Юный сотрудник «Юности», а он — крупнейший писатель нашего времени, нашего «шестидесятничества». Поначалу он воспринимался мною как большой поэт. Он приносил в журнал свои замечательные стихи, и мы читали их вслух со Славкиным и Зерчаниновым в отделе сатиры и юмора. Помню наши восторги. Но когда Фазиль в полный голос заявил себя как прозаик и перешел, так сказать, в высшую лигу — из «Юности» в «Новый мир», он сразу стал классиком. Словечко «Нэнавидит» из «Козлотура» стало нарицательным и повторялось нами со смехом множество раз к месту и не к месту. Когда мы выступали вместе на литературных вечерах (это было в моде в те времена), Фазиль становился философом, размышляющим вслух о том, что не принято обсуждать вслух. У него была харизма оратора, который всегда размышляет честно и потому остро и обобщенно. Этому помогала его манера говорить — медленно, еще более медленно и уже совсем невыносимо медленно, с паузами для подыскивания слов, которым отводилась тяжелая роль выразителей его всегда неординарного мышления. В этих случаях он как бы бронзовел на ходу, отливая в своей удивительно членораздельной, но с легким кавказским оттенком речи свои драгоценные мысли — о времени, о свободе, о жизни вообще. Нет, нет, он не становился памятником. Он был живым, и только. Однажды мы выступали в городе Туапсе. Там нам кубанские казаки дали звания полковников казачьих войск с правом сечь плеткой тех, кто согрешил и провинился перед нами. Как мы хохотали в тот вечер, сидя за одним столом! Что за оперетта! Зато в истории с «МетрОполем», совсем не опереточной, мы все посерьезнели и стали близки друг другу. Стойкое поведение Фазиля Искандера в этой истории, наперекор столь частой писательской подлости в наше сегодняшнее безвременье, не забудется никогда.

Эдуард Русаков, писатель

Мне всегда были близки его ирония, юмор, лиризм и трезвый взгляд на мир, его мудрое отношение к жизни и смерти, его саркастичный оптимизм — без иллюзий, но и без отчаяния и безысходности. Особенно мне близки слова Искандера о том, что «сатира — это оскорбленная любовь к людям, к родине, может быть, к человечеству в целом». Хотелось бы верить, что эта «оскорбленная любовь» ощутима и в моей прозе, за которую меня в 2017 году одним из первых наградили премией имени Фазиля Искандера.

Георгий Семенов, писатель

…Я не собираюсь при жизни памятники ставить никому, но Фазиль Искандер для меня и русский писатель, и абхазский, и даже немножечко испанский. Почему испанский? А его «Сандро из Чегема» напоминает мне героя Сервантовского «Дон Кихота»: Санчо Панса — такой же мудрый и хитроватый, находчивый в трудную минуту человек. А как же сам рыцарь? А рыцарь — это автор, Фазиль Искандер. Вот потому и испанский.

Чтение книг Фазиля Искандера доставляет мне истинное наслаждение. А вот писать о его произведениях — дело чрезвычайно трудное. Я предпочел бы ограничиться одной-единственной фразой: всё, что пишет Фазиль Искандер, мне очень и очень нравится. Но «нравится» — это еще не оценка, хотя, по сути дела, мы не обходимся без этого пресловутого «нравится», когда думаем или говорим о талантливой книге, кинофильме, архитектурном сооружении…

Я считаю самым ярким проявлением талантливости автора, когда он своими произведениями влияет на собрата по письму, когда этот читающий собрат открывает вдруг в своей жизни, в своем опыте какие-то еще не использованные возможности. Когда эстетическая память его начинает вдруг разматывать клубочки забытых каких-то явлений, событий, лиц, жестов, слов — и все эти разрозненные звенья начинают образовывать еще не совсем крепкую, но уже явственно ощутимую цепочку.[150]

Евгений Сидоров, критик, литературовед, первый секретарь Союза писателей Москвы

Чтобы люди не впадали в грех глупого и тщеславного оптимизма (подозревая в себе гены бессмертия), Фазиль закаляет нашу душу смехом. Его книги лечат и говорят, что жизнь напрасна, если в ней нет здоровья и нормы. И даже трагедия придумана смертным человечеством под звуки пения и звон стаканов с молодой «Изабеллой».

Фазиль Искандер — гений здравого смысла.[151]

Саша Соколов, писатель

Середина шестидесятых.

Знакомые закавказцы зовут погостить у них на подворье: там, в укромной стране Апсны.

Приезжаю — и сразу влюбляюсь.

Слегка — в соседскую дочку.

Куда основательнее — в приморскую ту деревню, в ее рыбаков, пастухов, садоводов, в их вина и яства, в их философию и обиход.

А после, побродив по окрестностям и в местах отстоящих, неявных, запал я на эту вольницу в целом. И, что примечательно, всеми фибрами.