Федька с бывшей Воздвиженки

И опять его потянуло к карандашу. Что же он все-таки упустил в глазах деда? Сережке припомнился акварельный портрет Софьи Лукомской работы Серова, который он видел вместе с отцом в Третьяковке. Отец подолгу простаивал у него. Сережка тоже мог неподвижно стоять у портрета женщины в черном платье. Он начинал замечать, как меняется выражение глаз у этой женщины. Глаза казались и печальными, а потом и радостными, страдающими и счастливыми. Но было одно, что оставляло в них какое-то постоянное равновесие, что ли, — это чувство. В них жило чувство. Это был не портрет, а живая женщина.

Как бы схватить в глазах деда это чувство? У Сережки они получались неживыми — нарисованными. Что в них было главным? Поди определи.

И Сережка снова проходился резинкой по бумаге и снова рисовал глаза старика. Отец ему говорил, что самое трудное в живописи — рисовать человеческое тело и глаза. А самое трудное из плодов для изображения — виноград, потому что он светится, как живое человеческое тело. Только теперь о винограде думать не приходится. Но зато глаза остались. И их надо было изобразить...

8

Федька разгружал помидоры.

Во дворе военторга с утра до вечера чихали и фыркали машины, осевшими кузовами пятившиеся к разгрузочным площадкам. Федька однажды молча стоял в стороне и следил, как грузчики сноровисто снимают с машины ящики с помидорами. Какая-то женщина в черном халате, когда Федька повернулся и хотел идти домой, окликнула его: «Эй, пацан, подсоби малость!».

Вот и сегодня Федька нес ящики в магазин, успевая проглотить по дороге красный помидор. А когда он кончил работать, женщина в черном халате положила ему за пазуху штук десять самых лучших помидоров.

С честно заработанной поклажей Федька поднялся на третий этаж и сразу же прошел на кухню, где кухарила тетя Оля. Он подошел к столу и вывалил помидоры прямо под самым носом тети Оли.

— Смотри, не ешь немытые, — сказала тетя Оля. — Брюшняк заработаешь.

— Не заработаю, — ответил Федька, заправляя свитер в шаровары.

В кухню вбежал Герка и звонко прогундосил:

— Те Оль, куда ты наушники девала? Ничего нельзя оставить дома!..

— Горе ты мое луковое, — сказала тетя Оля, — ты их дома и не оставлял. Они у Феди.

— Федьк, — сказал Герка, сразу переходя на миролюбивый тон, — пошли к тебе, а?

— Подожди. — Тетя Оля двумя пальцами достала из кармана фартука деньги. — Сначала сбегай за хлебом.

— Ну-у, — вернулся к прежней гундосости Герка, — вот еще...

— Давайте, — Федька взял у тети Оли деньги, в которые были завернуты обрывки хлебных карточек, и пошел одеваться.

— Лоботряс эдакий! — в сердцах проговорила тетя Оля. — Неужели не стыдно? Федя все время за тебя в магазин ходит.

— Те Оль, чес слово, мне надо сегодня приемник доделать. А Федька хочет еще ножку к кушетке приклеить, и я должен казеин варить...

Федька вышел за ворота и свернул к углу на Воздвиженку. Усатый чистилыцик клевал носом. Но едва Федька поравнялся с ним, он открыл глаза, почмокал губами и проговорил:

— Иди сюда, мальчик...

Федька подошел.

— Садись, — сказал мастер по гуталинной чистке.

— Да мне не надо, — сказал Федька, нащупывая в кармане десятку.

— Тебе не надо, мне надо. Садись! — Чистильщик сделал свирепое лицо, совсем как пират из фильма «Остров сокровищ», и тут же рассмеялся беззвучным смехом. Он усадил Федьку на красно-коричневую низкорослую табуретку, утвердил Федькин сапог на свой ящичек и достал щетку с облысевшим концом.. Очистил по ранту Федькин сапог от грязи, положил щетку на асфальт и взял две другие щетки с пышной щетиной, изогнутые, как корпуса королевских. фрегатов. Фрегаты легко заскользили по волнистой поверхности голенища.

Потом чистильщик — все так же не спеша — взял третью щетку, открыл банку с гуталином, ударил по ее краю щеткой и бережно, но с нажимом смазал сапог. В ход пошла залоснившаяся бархатка. Через три минуты Федькины сапоги блестели, словно черный мрамор.

Федька полез было за деньгами, но мастер по черному небу пригладил усы, посмотрел снизу вверх на Федьку и проговорил:

— Деньги дашь — обидишь. Иди...

Когда Федька пришел к себе, дома по-прежнему был разгром. Кушетку они перевернули вверх ногами. На обеденном столе громоздились друг на друге винтики, мотки проволоки, досочки, какие-то железки, болты, кусачки, клещи и наушники.

— И далась тебе эта кушетка, — проговорил Герка, почесывая в затылке. Ему не терпелось приступить к сборке приемника.

Федька промолчал. Вчера он проснулся оттого, что угол кушетки стукнулся об пол. Федька потянулся, пробормотал «мама» и открыл глаза. Он увидел на кушетке Герку и замер от неожиданного перехода к яви. И сразу же решил приклеить к кушетке ножку.

— Федьк, — сказал Герка, услышав звонок у входной двери, — открой. Мне некогда.

Федька пошел открывать — это был Сережка.

— Что это у вас? — спросил Сережка, входя в комнату.

— Приемник собираю, — сказал Герка.

— В кушетку собираешься вставлять?

— Федька ножку приклеивать будет.

— Где детектор достал?