Федор

– Помогите! Убивают! – теперь уже истошно закричала Галина.

Наша победа в войне обернулась и еще обернется неслыханным поражением. Потери людские настолько велики, что, кажется, из русских мужчин остались лишь покалеченные и подростки. В тылу люди до сих пор пухнут от голода, а женщины изработались до того, что поутрачивали способность материнства… В каждом доме похоронка. По Божией милости в моем доме без убитых. От революций и войн нам уже не оправиться.

Предложили на шестимесячные курсы повышения квалификации при Доме учителя – согласился. Околачиваюсь в Москве, по воскресениям – дома.

А «стрижка» продолжается – стригут всех подряд, за все: за слово, за колоски, за потраву, за уход из колхоза, развозят по лагерям фронтовиков.

Вот ведь как: когда-то мощный корень Серовых целиком истреблен – в живых остался только сын Егора, Павел. Отец умер, а все шесть братьев сгинули.

11

Приближалась Троица… В Братовщине зашевелились старухи: надо же кладбище в порядок привести к родительской субботе. И шастали по селу из конца в конец и подбивали друг друга на подвиг.

Вся уходящая Братовщина знала, что внучка Смолина до обеда ходит на могилку и молится. Вот к этому времени и пошли активистки, чтобы их организовали на подвиг.

– Что делать?! Да вам лучше знать, что делать! – попыталась возмутиться Вера, но уже тотчас печально засмеялась: – Во, бригада «ух»!

Перед ней стояли четыре старухи с заступами.

– Да уж какие «ух», а только для этой работы еще сгодимся, – сказала одна из них серьезно.

– Наверно, могилки обкопать надо, дерном по краям обложить, поправить крест, а уж если совсем упал – надо менять… Пеньки высокие поспилить бы, чтобы осенью посадить новые деревца, да не тополя или березы, а рябинки, чтобы и птицы слетались… А уж еще что – видно будет.

– А я вам что говорила, баюнихи. Я уже и внуку сказала: заправляй бензопилу и на кладбище, все пеньки под корень. А то ведь, как покойники – из могил повылезали… Вот и начнем с Богом.

И начали. А пока Вера ходила за топором, прибавилось двое гостящих подростков и старик. Они взялись вырубать дерн и подносить к могилам – и дело пошло. А вскоре затарахтела и бензопила – упали первые полусгнившие пни. За пределами кладбища развели костер.

Именно после бензопилы и костра – точно на сигнал— Братовщина потянулась на кладбище. Шли все – старые и малые, и даже появилось несколько крепких мужиков – и только Серого не было. После ночного погрома он запил. К полудню сошлось буквально все село. Работа оборачивалась радостью, радостью преображения. Все как будто поверили, что после тысячелетия Крещения Руси и люди, и жизнь станут иными.

Именно в этот час и появился кладовщик Иван Семенович с участковым милиционером – приехали на милицейской машине с мигалкой. Некоторое время они представительно наблюдали за происходящим. Наконец Иван Семенович громко возгласил:

– Граждане, товарищи, прекратите работу!

Никто не внял его призыву. Лишь ближайшие старушки, опершись на лопаты, смотрели на него с безразличием. И тогда Иван Семенович повысил голос:

– Мы приказываем вам прекратить работу!

– Какой ты орастый, надо же… – сказала одна из близстоящих женщин.

– Будешь орастый. Вы же чушки глухие и понимать ничего не можете…

– А я вот сейчас лопатой тебя умою— сам и станешь чушкой. – Она зацепила на конец лопаты земли и бросила Ивану Семеновичу в ноги.

– Ну ты, хулиганством занимаешься… Вот видите, товарищ старшина, – обратился он к милиционеру, – самоуправство, здесь невозможно стало работать. – И он угрожающе надвинулся на женщину, непонятно, что намереваясь предпринять. Однако в это время подоспел мужик лет шестидесяти пяти, муж ее, весьма крепкий, да и в руках у него был топор.

– А ты что это выступаешь, ты это на свою бабу надвигайся, а на мою не надвигайся, не то ведь и окорочу… А ты что смотришь, блюститель? Он значит оскорбляет, а ты значит лыбишься…

– Я не лыблюсь, подбирайте слова… А кладбище, факт, давно закрыто, не рабочее кладбище, а вы тут захоронение сделали, а теперь и вовсе хотите возобновить. Это противозаконно.