Федор

9

Поначалу Вера увлеклась чтением тетрадей как достоверным словом из прошлого. Но чем глубже она вчитывалась, тем непонятнее для нее становились эти обрывочные записи, и автор их как будто удалялся и тоже становился непонятным. Она сознавала, что здесь во всем недосказанность, даже утайка, однако сельские подробности до мелочей – ежегодная урожайность, удои коров, отдача приусадебных участков, количество во дворах скота и птицы, число некрещеных детей, количество разводов, отток и приток сельчан, какие лекции прослушаны и какие кинофильмы просмотрены и так далее – представляли собой кубики, из которых легко складывалась прошлая жизнь села со всеми недосказанностями и утайками… Но кроме этого, она невольно начинала понимать, что в тексте таится и просматривается первопричина всего происходящего… В конце концов Вера поняла, что дедушка вовсе не тот, которого она знала все свои сознательные годы, дедушка сложнее и глубже, чем представлялся в обыденной жизни, что он так до конца дней своих не заговорил о том, что понимал, что видел и как это понимал и видел. И она досадовала: «Почему же он молчал…» И только лет десять спустя Вера поняла, что дедушка призван был не говорить, но делать, призван был жизнью своей, примером своим говорить с односельчанами – он не имел права рисковать ни в словах, ни в делах, потому что был один.

Поражало Веру и то, что ее отец, сын дедушки, никогда не был церковным человеком. Почему?..

Лошадьми пашем только внутри Ондрюшиной тропы – под огородные культуры. За лесом хлебные поля пашут МТСовские тракторы. Конягам вроде бы стало легче, но участь их определена: еще лет 30–40 потянут, а там и совсем спишут… Вот так и людей списывают. Господи, да будет воля Твоя.

Братовщина как будто согласилась со всеми условиями: работает за «палочки» (неоплачиваемые трудодни), выкручивается на приусадебных сотках, кое-как тянет скотинешку. Но не вымирает, даже поставляет для города жен и мужей. Ухитряются так: идут в армию, а после службы устраиваются в городе на производство или женятся на прописке… А «стрижка» продолжается. Вот и у нас в Братовщине агронома объявили шпионом. И все молча согласились – шпион.

Репетиция с Финляндией кончилась – чувствует сердце: жди главного».

В этом месте часть тетради была вырвана, и дальше шли записи, относящиеся уже к 1941 году.

23 июня. Грянуло! Вчера утром немцы бомбили Киев, а теперь уже, наверно, бои идут фронтом. Значит, не до конца довели войну 1914 года – не выполнили задание, теперь продолжение. Вожди молчат, будто в растерянности – первый признак того, что у власти национальный враг. В трагический для народа момент правящий враг молчит, делает безумную паузу, чтобы посмотреть, каков эффект, чтобы не ошибиться при ударе по нервам.

В храме узнал, что митрополит Сергий уже выступил с обращением к пастве – взывает на защиту Отечества. И первое, что пришло в голову: «А кого защищать – иго иудейское и палачей?..» Но поспешных выводов делать нельзя. Это ведь не шуточки: Германия и половина Европы двинулась на нас – не на власть, не на вождей, а на народ, на Православие.