Федор

Откровенно гостю не был рад Клим… Худой, большеглазый и по-юношески нескладный, на редкость болтливый и добродушный, он и вовсе был бы смешон со своей патлатой головенкой на тонкой шее, если бы не его одаренность: художник, хотя поступать учиться только намеревался… Выпив рюмочку за свое здоровье и за успех в творчестве, Клим тотчас и поднялся из-за стола:

– Ну, моя Рита, если ты отстегнешь мне пятерочку, то я не против удалиться для продолжения торжеств в кругу безусых.

– Вот, вот, надоела мать-старуха. – Рита Миллер притворно скривила рот, и тотчас же заструилась елеем. – Только не до утра. Климушка, пожалей свою бедную мать, не увлекайся…

Клим вытянул шею и расплывчато улыбнулся:

– А что, правда, Вадим Сергеевич, мировая у меня мама, гениальная Рита Миллер? По матери мне капитально повезло!

– Пожалуй, Клим, тебе повезло, хотя не знаю— капитально ли, – серьезно, даже строго ответил Баханов.

Не успел Клим переступить за порог, как Рита Миллер ринулась на Баханова:

– Послушай, что у тебя там за метаморфозы: то Фрида инкогнито отвалила, теперь объявилась какая-то Маша – тоже инкогнито? Ты забываешь, что на свете есть Рита Миллер, которой не безразлично твое положение… – И вдруг, точно рабочую жилу подрезали – угасли восторженность и многословие, она, видимо, перехватила внутреннее состояние Баханова – и тотчас перестроилась: – Слушай, старик, а дела твои швах, если от тебя ушла Фрида… по крайней мере, дальше ты никуда не пойдешь, если только потеснят, – это тебе говорю я – Рита Миллер.

– А мне и не нужно ничего, идти мне некуда – идеи нет.

– Потому она и ушла, что ты оказался не на высоте. Фрида, Вадим Сергеевич, – жена для избранных, так что не взыщи, она с голубой кровью.

– Оставь, Рита, треп этот – таких ли цветных я видел! – все люди, все одинаковые, все фитилят и дохнут – поверь опыту.

Мельком же про себя Баханов подумал: «И что перебил? Что это у нас за манера: как только посторонний начинает искренне говорить, тотчас стремимся сбить его с откровенности, как если бы насильно заставили его говорить откровенно, а теперь извиняемся, исправляем ошибку – ух, какие мы глупые, до гениальности. Впрочем, Рита Миллер – человек особый: слово молвит – соловей поет. Говори, Рита. Приемлю все…»

«Какие же они странные, мужики русские. Не понимает, что Фрида не просто баба, не только жена, обязанная рожать детей для продолжения рода… Она, понятно, надеялась вытянуть Вадима в авангард – для дела, а он или шибко наелся, или все та же обломовщина позволила ему вывернуться из-под влияния. А потом – Фрида оказалась бездетной дамой, а это – почти крах. Вот и поставила на Баханове крест, а он решил, что она благородно отступила ради будущей его семьи…»

Рассудив так, вслух Рита Миллер заговорила степенно и даже назидательно:

– Ты, Вадим Сергеевич, чем-то напоминаешь мне моего Ивана. Одаренный актер, но не Качалов – трагедия! Вот и пошел на водопой – наверно, совсем спился… А они иначе живут. Каждый выбирает активную зону, и если даже не достигнет каких-то вершин, то уж в этой активной зоне будь необходим и влиятелен – для общего дела этого достаточно. А вы пытаетесь все довести до самопожертвования, а нет – начинаете спиваться, впадать в мировую скорбь…

– Что с тобой? Ты заговариваешься. О чем ты?

– Да о том, Вадим Сергеевич – эмоциями живете, расчета не хватает. Маша-то с каких широт?

– Маша… племянница – и завтра ей исполняется шестнадцать лет.

Рита Миллер растерянно засмеялась, затем поднялась из-за стола и сказав:

– Извини, я на минуту – в жилой отсек, – ушла.

Баханов расслабился, далеко под стол вытянул ноги, прикрыл глаза – так он обычно отдыхал, так думал.

Думал он и теперь…

Бедный, бедный Баханов… Был он беспомощен и слеп в думах и мыслях своих. Жизнь приучила его вечно страдать, переживать страдания, научила приспосабливаться к условиям и выживать, так что даже не верилось, что выжил. Но на это вся энергия и уходила. И когда случалось решать общие вопросы, то вопросы эти воспринимались размыто, сторонне, как нечто излишнее, с тихим наговором: «Э, назад не прокрутишь. Что было – быльем поросло. Прошлого – нет, тю-тю, а впереди мрак…»

Так исподволь, отталкиваясь от прошлого и не надеясь на будущее, Баханов, как и большинство соплеменников, жил только настоящим, текущим днем и моментом. А текущий день был лжив и однозначен во лжи – настоящее не позволяло рассуждать, настоящее заставляло бегать, заботиться, искать-обеспечивать запросы и необходимые потребности тела. Душа оставалась без пищи. Поэтому со временем душа, как ненужный орган, потихоньку дряхлела и мертвела, передавая свои функции живому телу, живому рассудку момента.

Встречи с Ритой Миллер… долгие хмельные и трезвые беседы – и с глазу на глаз, и в присутствии Фриды, всегда от частных вопросов уводили к вопросам общим…