Поэт стал знаменитым еще до моего рождения, я всю жизнь с ним прожил и что-то из написанного им по-настоящему любил. Есть речи, значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно: лучшие стихи - про неуловимое, неопределяемое, несказанное, и у поэта они случались, завораживающие темные речи, но вообще-то он был трибун, говорил с миллионами, звучно, зычно, раскатистыми фасонистыми метафорами, и всегда рвался вперед, за горизонт, в будущее. Жизнь писалась им с чистого листа, как будто раньше ничего не существовало.
Поэт и эпоха идеально совпали друг с другом. Время в оттепель словно обнулилось, оно сбрасывало многолетние зимы, любую ветошь, давящий груз, лишний вес, избавляясь от всякого прошлого: долой громоздкую красную мебель и тяжелые потные шубы, да здравствует все легкое, колченогое, синтетическое! Все искрящееся. Зато, встав на шпильки, можно заглянуть в космос. За тридцать лет, с конца пятидесятых по конец восьмидесятых, поэт лист свой исписал вдоль и поперек, там было множество восклицаний, и вдруг возникало откровение, а в него уютно встраивалась рутина; стих, впрочем, все время искрился, поэтическая машина работала честно и вдохновенно, но к началу девяностых, когда мы познакомились, лист снова задумчиво забелел, словно все опять обнулилось, и где теперь миры, а где антимиры стало не вполне понятно: они обрушились одинаково, восклицания сменились вопрошанием.
Это написано два года назад про Вознесенского 25-летней давности, а на днях пришло приглашение из его Центра:
"17 мая приходите на дискуссию «Что же нам делать с Вознесенским? 60 лет спустя». О творчестве, образе и наследии поэта будут спорить известные современные критики. Вопросы из зала тоже приветствуются!
Участники дискуссии:
Модерировать разговор будет журналист, литературный критик, председатель жюри литературной премии «НОС» Анна Наринская.
(...)
Почему ярчайший поэтический феномен совсем недавнего прошлого сегодня для многих — «символ эпохи», оставшийся в своем времени?
Почему у поэтики Вознесенского нет продолжателей среди сегодняшних поэтов? И можно ли разделить фигуру Андрея Вознесенского и его поэзию? Насколько жизненный проект Вознесенского, легко балансировавший между советским и а-советским, элитарным и поп-культурным, мешает нам воспринимать его поэзию незамутненно?
Не боясь споров, мы задаем в новом контексте вновь назревший вопрос шестидесятилетней давности «Что же нам делать с Вознесенским?».
Словом, все то же вопрошание и то же обнуление, что было четверть века и шестьдесят лет назад, и опять оно связано с Вознесенским. Хотя, по-моему, обнулился не один ярчайший поэтический феномен, а множество ярчайших феноменов, и совсем не только поэтических. Обнуление вообще главнейшая черта времени. В этом смысле Андрей Андреевич что-то очень важное схватил, прочувствовал и определил самым пророческим и трагическим образом. Говорить бы я стал из зала об этом, но, к сожалению, не смогу, потому что буду в самолете на пути в Москву. И призываю всех, кого это волнует, присоединиться к важному разговору. Приходите, друзья, 17 мая к 19-30 в Центр Вознесенского на Большую Ордынку, 46, стр. 3.
Американские "Женщины и Голливуд" призывают Каннский фестиваль не давать Алену Делону пальмовой ветви за вклад, потому что он расист, сексист и гомофоб. Какой Делон расист и сексист, мне не ведомо, а гомофобия выразилась в том, что он выступает против права однополых пар на усыновление детей. Ну, выступает, и что с того? - от слов Делона ничего не зависит, право это в большинстве европейских стран подтверждено законом, во Франции, в том числе; почему бы Делону не иметь своего особого мнения, пусть глупого, пусть ничтожного, пусть какого угодно замшелого, которое к тому же никого уже не колышет. И как особое это мнение может уничтожить или даже умалить вклад в кино? Мнение отдельно, вклад отдельно, какая между ними связь?
Но самое интересное тут даже не это.
Что бы Ален Делон сегодня ни заявлял, но ровно 60 лет назад он сыграл Рокко в фильме Лукино Висконти "Рокко и его братья" и стал, наверное, первым метросексуалом, как определили бы его многие десятилетия спустя. Никакого гомоэротизма в истории Рокко не было в помине, но Висконти и Делон создали образ, принципиально открытый к любой сексуальной ориентации, пленительный для всех. Ничего подобного на экране раньше не водилось, не мелькало, это был новый герой-любовник, и с ним в кинематографе наступил новый этап - толерантности, прежде всего. И на этом новом этапе много всего возникло, и спустя полвека появились американские "Женщины и Голливуд" и потребовали, чтобы Каннский фестиваль не давал гомофобу Делону приза за вклад.