Фейтфул-Плейс

Следующие несколько часов я снова шел не останавливаясь вдоль по Смитс-роуд, мимо поворота на Фейтфул-Плейс – так должен был пойти Кевин, проводив Джеки до машины в субботу вечером. Почти всю дорогу я видел задние окна верхнего этажа дома шестнадцать, откуда упал Кевин; нижние окна мельком показались из-за ограды; я миновал дом и верхний конец Фейтфул-Плейс, обернулся и увидел фасад целиком. Уличные фонари выдавали мое приближение любому, кто мог находиться внутри, и заливали окна мутной рыжиной; если бы в доме горел фонарик или что-то происходило, разглядеть этого не смог бы ни один прохожий. Если бы кто-то окликнул меня из окна, кричать пришлось бы так, что слышала бы вся улица. Кевин забрел в дом шестнадцать не потому, что заметил что-то блестящее. У него была назначена там встреча.

Добравшись до Портобелло, я сел на скамейку у канала и тщательно изучил отчет о вскрытии. Юный Стивен обладал талантом к составлению кратких сводок: никаких сюрпризов, не считая пары фоток, к которым, надо сказать, следовало быть готовым. Кевин обладал крепким здоровьем и, согласно Куперу, мог бы жить вечно, если бы держался подальше от высоких зданий. Род смерти значился как неустановленный. Если даже Купер проявляет тактичность, я и впрямь по уши в дерьме.

Я направился обратно в Либертис и пару раз прошелся по Коппер-лейн, выглядывая подходящую ограду. Как только пробило полдевятого и все сели ужинать, или смотреть телик, или укладывали детей спать, я перелез через стену и через задний двор Дуайеров попал во двор к Дейли.

Мне нужно было узнать, что именно произошло между моим отцом и Мэттом Дейли. Мысль стучаться во все соседские двери подряд меня не особо прельщала, а кроме того, если есть выбор, я обращаюсь к первоисточнику. Мне всегда казалось, что Нора питает ко мне слабость. Джеки говорила, что Нора теперь живет то ли в Бландчардстауне, то ли еще где, но нормальные семьи, в отличие от моей, сплачиваются перед лицом беды. После субботы Нора наверняка оставила мужа и ребенка присматривать друг за другом и на несколько дней вернулась под родной кров, к маме и папе Дейли.

Я спрыгнул на землю; гравий хрустнул под ногами, и я замер в тени ограды, но из дома никто не вышел.

Постепенно глаза привыкли к темноте. В этом дворе я никогда раньше не бывал – как я и говорил Кевину, было слишком страшно, что поймают. Все выглядело так, как и следовало ожидать от Мэтта Дейли: кругом садовые настилы, аккуратно подстриженные кусты, в готовых к весне клумбах – колышки с табличками, сортир приспособлен под крепкий садовый сарай. Я нашел в укромном уголке миленькую кованую скамейку, протер ее посуше и уселся ждать.

В окне первого этажа горел свет, на стене виднелся аккуратный ряд сосновых шкафчиков – значит, кухня. Мой расчет оправдался: примерно через полчаса вошла Нора в мешковатом черном свитере, волосы собраны в небрежный пучок. Даже издалека она выглядела усталой и бледной. Она налила себе стакан воды из-под крана, прислонилась к мойке и начала пить, без выражения глядя в окно и массируя шею. Вдруг она вскинула голову, крикнула что-то через плечо, быстро ополоснув стакан, сунула его на сушилку, достала что-то из подвесного шкафчика и ушла.

Я продолжал сидеть как дурак с вымытой шеей, дожидаясь, когда Нора Дейли решит, что пора спать. Даже покурить было нельзя – мало ли, кто заметит огонек: Мэтт Дейли был из тех самоотверженных граждан, что гоняются за подозрительными бродягами с бейсбольной битой наперевес. Впервые за долгое время – казалось, за многие месяцы – мне оставалось только протирать штаны.

Фейтфул-Плейс затихала, готовясь к ночи. Телик бросал дрожащие отблески на стену Дуайеров; откуда-то сочилась негромкая музыка; сладкий, мечтательный женский голос изнывал от тоски над садами. В окнах дома семь сверкали разноцветные рождественские фонарики и пухлые Санта-Клаусы; один из нынешнего выводка подростков Салли Хирн проорал: “Нет! Ненавижу!..” – и хлопнул дверью. В верхнем этаже дома пять анестезированные яппи укладывали ребенка: папуля принес из ванной отдраенного малыша в белом халатике, подкидывал его в воздух и фыркал ему в животик; мамуля, нагнувшись, встряхивала одеяльца. Через дорогу мои родители, вероятно, в ступоре уставились в телик, погрузившись каждый в свои непостижимые мысли и стараясь дотянуть до отхода ко сну, не перекинувшись ни словом.