Фельдмаршал должен умереть

– Этот день следует коротать кто как может. А ночь – она всегда наша, только наша. Даже если она последняя, потому что перед казнью, – философствовал унтер-офицер, устраиваясь в старинном, необъятном кресле с фигурками львов на подлокотниках.

В вопросах житейской философии он чувствовал себя на равных с Лисом Пустыни и порой даже пытался поучать его. Зато приказы и просьбы фельдмаршала выполнял беспрекословно, что и заставляло Роммеля терпеть его пребывание в своём доме во всех мыслимых ипостасях.

– Послушай, унтер-офицер, у тебя есть знакомые где-нибудь в деревнях, неподалёку от швейцарской границы или в Австрии? Может, кто-нибудь из наших, «африканцев» или из тех, кто служил под моим командованием во Франции. Главное, чтобы на них можно было положиться, как в сражении под Тобруком.

– Наверное, есть.

– Они должны быть, унтер-офицер.

– Наверное, должны, – апатично согласился Макс. – Вообще-то, никогда не тревожу своих родных и знакомых. Таков мой принцип. Но если подумать, и если это так важно для вас, господин фельдмаршал…

– Очень важно, Штофф. Меньше философствуй, лучше напрягай память.

– Только знать бы, кто из них сейчас дома, кто на фронте, а кого уже давно нет.

– А ты подумай, только хорошенько подумай, – молвил Роммель, садясь в широком деревянном ложе, таком огромном, что в нём спокойно могла бы улечься половина взвода.

– И что они должны будут сделать, если появятся?

Роммель не ответил, словно бы не расслышал, и Штофф вынужден был повторить свой вопрос.

– Пока ничего, унтер-офицер, – неохотно объяснил Лис Пустыни. – Для начала они всего лишь должны появиться. А мы с тобой должны твердо знать, на кого из них можно положиться, а кто всё же предаст. Несмотря ни на что – предаст.

– Если рассчитывать на их помощь во время оккупации рейха англичанами, или, что ещё хуже, – русскими, то таких, которые были бы способны предать вас, не окажется. Но всё будет по-иному, когда речь пойдет о гестапо. Если вам придётся прятаться от сотрудников из ведомства Мюллера или Кальтенбруннера…

На какое-то время Роммель впал в забытьё.

– Почему ты решил, что речь идет о гестапо, что мне придётся прятаться от него? – остался недоволен его догадливостью фельдмаршал.

– Потому что о гестапо речь может пойти везде и в любое время. Даже когда само гестапо уже прекратит своё существование.

– Значит, это правда, что в своё время из университета тебя изгнали не за обычную студенческую драку с попойкой?

– За драку, да только избивать мне выпало добровольного информатора гестапо и полиции, который донёс на моего друга. Под суд, а значит, и в лагерь, я не попал только потому, что вмешался знакомый моего отца, партийный функционер, лично знакомый с Борманом. Теперь нам с вами тоже куда больше следует опасаться гестапо, нежели англичан или американцев, поскольку гестапо будет всегда, даже когда его уже… не будет.

Эрвин отметил про себя, что местоимение «нам» унтер-офицер употребил исключительно из деликатности, чтобы не ставить себя в особое положение. Зато фельдмаршалу сразу стало ясно, что никаких дополнительных разъяснений Штоффу не понадобится.

– Завтра же пройдусь по старым адресам в своей записной книжке, поспрашиваю жену. Она лучше помнит моих друзей, нежели я сам, поскольку считает своим священным долгом оберегать от них, – суховато рассмеялся Макс.

– Мы – солдаты, Штофф. Жёны в расчет не принимаются.

– Мой принцип таков же, господин фельдмаршал. Но ведь у вас-то друзей должно быть намного больше, причём более влиятельных.

– Ты прав: их много. Но уверен, что ни один из них, когда понадобится, не приютит меня, и уж тем более не укроет.

– Ни один, – с той же безучастностью смертельно уставшего путника или сонного ночного портье подтвердил Штофф. – И будут считать, что правы. Теперь каждый будет выживать в одиночку. Как в дремучем лесу, в окружении врага или стаи волков. – Он помолчал, а затем вдруг обронил:

– Кроме Муссолини…

– Что значит «кроме Муссолини»?

– Не приютит никто, кроме Муссолини. Почему мы с вами забыли о дуче, который обязан рейху своим спасением?

Ответом ему стал вызывающе дерзкий смех фельдмаршала. Им было сказано всё, что Роммель думал сейчас по поводу надёжности великого дуче Италии.

– Он действительно обязан, Штофф, но не мне, а фюреру. Но именно фюрер сейчас не благоволит ко мне, а значит, дуче выдаст меня по первому же его требованию.

– Что совершенно несправедливо. В Африке мы больше сражались за Италию, нежели за Германию.

– Дуче сам мучительно решает для себя, кто бы укрыл его в следующий раз, когда рассчитывать на бункер фюрера уже будет бессмысленно, – мрачно заметил Роммель, чтобы заставить унтер-офицера поскорее забыть о вожде итальянских фашистов.

– Ничего, отыщем какой-нибудь заброшенный «блиндаж» и отсидимся в нём, пока не утихнет артналёт. Как отсиживались уже не раз. Таков мой принцип.

– Потому и прошу: попытайся отыскать этот самый «заброшенный блиндаж». Как видишь, больше обратиться мне, вроде, не к кому.

31