Фельдмаршал должен умереть

– Многое. Прежде всего, вернуть России казачество. А казачеству – его честь и былую воинскую славу, право на землю и волю, а еще – на ношение оружия, что для всякого казака так же свято, как для священника – право на сутану.

– И никаких личных мотивов?

– Вспомните, что находили в войне германские рыцари. Что вело большинство из них в дальние страны, принуждало воевать на стороне немилых им королей, на чужих полях сражений, где они не могли найти ничего, кроме рыцарской славы и рыцарской чести. Если только удавалось уцелеть. Считайте, что перед вами один из последних рыцарей Европы.

– Прекрасный ответ, господин полковник. Очень жаль, что лично я не способен сказать нечто подобное о себе. Очевидно, есть люди мира и люди войны. Я, еще недавно подававший надежды университетский преподаватель философии, принадлежу, как теперь выяснилось, к первым. Хотя, как видите, пытаюсь найти свое место и среди тех, кто считает себя людьми войны.

32

Хотя ночной разговор с унтер-офицером, вроде бы, закончился ничем, он всё же принёс Роммелю облегчение. Не прошло и пяти минут с того момента, когда Штофф оставил спальню, как фельдмаршал уже погрузился в сон. Однако сжелал это лишь для того, чтобы долго и трудно, с ясно ощутимой усталостью подниматься по Тропе Самоубийц, выводящей к вершине Горы Крестоносца.

Там он и застыл, в конце тропы, с трудом удерживаясь на краешке пропасти. Какая-то сила безудержно влекла его вниз, сталкивала с вершины, заманивала в бездну. Причем ещё во сне Эрвин понял, что сон этот вещий.

«Нет, – внушал ему некий полубожественный-полусатанинский голос, – на этой вершине тебе уже не удержаться. В этот раз на Тропе Самоубийц тебе не устоять!».

Просыпался Роммель, стоя перед входом в гробницу Крестоносца, словно перед судными вратами рая.

– Штофф! – испуганно, будто в сонном бреду, позвал он своего денщика, совершенно не обращая внимания на давно взошедшее солнце, разливавшееся лучами по узорному стеклу окна. – Где ты, унтер-офицер?!

– Вы правы, – появился в дверях денщик, – сегодня или в ближайшие дни что-то должно произойти. Всю ночь меня мучают те же страхи и предчувствия, которые одолевают вас.

– Почему ты считаешь, что они преследуют меня? – попробовал хоть в какой-то степени оправдаться, а заодно и остепениться Роммель.

– Раньше все мы, солдаты, ощущали ваше величие. – Роммель уже привык к словесной пышности и непосредственности денщика, тем не менее, подозрительно покосился на него: уж не пытается ли он подтрунивать над своим командиром? – И смерть, как мы считали, тоже боялась вас. В нашем представлении вы остались непобедимым и бессмертным.

– Что же изменилось? Я кажусь вам другим только потому, что теперь мы с вами не в Африке?

– Теперь же вы… Нет, простите господин фельдмаршал… Впрочем, вы и сами все прекрасно понимаете. Таков мой принцип.

Щадя самолюбие командующего, Штофф так и не договорил. Да в этом и не было необходимости. Роммель понимал, что его время прошло, теперь он уже больше не кумир ни для солдат, ни для фюрера.

«Так, может, тебе самое время уйти? – жестко спросил себя фельдмаршал. – Пока ты еще действительно способен уйти «героем Африки», а не жалким заговорщиком из висельничной свиты Фромма и Штауффенберга?».

33

Оставив эскорт из бронетранспортёров на обочине, «мерседес» несколько минут скитался по разбросанным между холмами и кирхами улочкам городка, пока наконец не наткнулся на вывеску «Полиция». От самого здания остались, правда, только развалины, однако теперь уже разыскать полицейский участок оказалось несложно.

– Первая и единственная бомба, сброшенная американцами на наш городишко, и та попала прямо в камеру предварительного заключения, – объяснил начальник полиции, устроившийся со своими подчинёнными в конфискованном особняке, еще недавно принадлежавшем семье еврея-адвоката. – Не бомба, а бич господний. Хорошо ещё, что в участке оставались только дежурный да два задержанных нами подозрительных типа.

– Так вот, вторая бомба, случайно выпавшая из заблудившегося бомбардировщика, разнесёт ваш участок, если вы сейчас же не свяжете нас с одним ближайшим поместьем, – пригрозил Бургдорф, решительно направляясь к телефонному аппарату.

– Разве что это будет поместье фельдмаршала… – не задумываясь, развеял загадочность его намерений обер-полицейский.

– Что, уже кто-то пытался связаться с ним до нашего приезда? – настороженно поинтересовался генерал.

– Несколько раз. Но не сегодня.

– И кем оказался последний любопытствующий?

– Некий морской офицер. С ним беседовал дежурный полицейский, на всякий случай проверивший у старого морского бродяги документы. Они оказались в порядке.

– Как давно это было? – вмешался в разговор гестаповец.

– Дня четыре назад.

Гестаповец понимающе кивнул. Морской бродяга появлялся здесь до появления у поместья его людей. Поэтому он тотчас же пожелал встретиться с дежурившим в тот день полицейским.