Фельдмаршал в бубенцах

Однако на душе у трактирщицы камнем лежало нехорошее предчувствие.

* * *

Дождь сеял над Венецией, дробя каналы мелкой рябью. Хрупкие стеклянные нити зыбко мерцали на поверхности мигающих масляных фонарей. В сгустившейся темноте тускло поблескивали крыши и купола, лоснились мостовые. На горбатом мосту над каналом стоял человек в широкополой шляпе и плаще, задумчиво опираясь на мокрые перила и вовсе не обращая внимания на непогоду.

…Все было сделано. Наверное, что-то стоило сделать иначе. Лучше, правильнее. Но у него было слишком мало времени. Он не мог просто оставить этот город, не подав о себе вестей тем, кто так ничего и не знал о его судьбе.

Сегодня Пеппо снова по достоинству оценил Сан-Поло. Здесь при солидных лавках водились рассыльные — расторопные мальчишки, дорожащие своим местом и потому старающиеся не ударить в грязь лицом. Это было весьма кстати. Пеппо не мог сам появляться в Каннареджо. Конечно, он объяснял это осторожностью и послал бы к черту любого, кто сказал бы, что он просто хочет избежать прощаний.

Один такой мальчуган доставил в «Шлем и гарду» пять серебряных дукатов, завернутых в шейный платок. Пеппо был уверен: Алонсо узнает этот потрепанный черный платок с вышитой на уголке буквой «Д», а им с матерью, которая вот-вот должна разрешиться от бремени, деньги обязательно пригодятся.

Второй мальчишка отнес в маленькую лавку у канала букет маргариток, перевязанных шелковой лентой. Внутри букета была короткая записка: «Спасибо за все».

А третье послание так и лежало в кармане камзола. Пытаясь написать письмо Паолине, Пеппо извел стопу бумаги, но так и не придумал нужных слов. Потом сообразил, что в госпитале письмо могут вскрыть, а то и вовсе не отдать послушнице, дабы «не вводить в грех». Он решил написать хотя бы матери Доротее, не сомневаясь, что она передаст весточку от него Паолине. Но вскоре понял, что не может обнажить самую уязвимую часть души даже перед настоятельницей. Совершенно изведясь, он смял последнее письмо и сунул в карман, так и не решив, что делать дальше, зато чувствуя, что готов плюнуть на все и остаться в Венеции.

…Пеппо снял шляпу и вскинул голову, подставляя разгоряченное лицо мелким крапинкам дождя и жмурясь. Глубоко вдохнул солоноватый бриз, доносившийся с лагуны наперекор зловонию взъерошенного города.

Хватит метаться. Сколько бы он ни убеждал себя, что нужен кому-то в Венеции, — ничью жизнь он не сможет сделать лучше. Есть вещи, которых не исправить. Значит, пусть будет так. А они с Лотте снова подадутся куда-нибудь, где еще не были. Снова будут ссориться до драки, смеяться до хрипоты и спорить за полночь. Снова непременно влипнут в передрягу и будут сообща искать выход. И даже наконец дочитают «Гверино».

Пеппо вынул письмо из кармана, еще крепче сминая его в кулаке, и бросил в канал. Следом, кружась, полетело серое голубиное перо. Оружейник оттолкнулся ладонями от перил и сошел с моста.

Глава 25. Бешеный пес

Кап… кап… кап… кап…

В узкое окно под потолком сочился промозглый ветер, а со сколотого кирпича на самом краю оконной окантовки ритмично падали капли, будто отсчитывая секунды, убегающие в пасмурную темень. В каземате было порядком холодно, но Годелот не заметил бы даже дождя, льющего прямо с потолка. Он то сидел на койке, вжимаясь спиной в донжон Кампано, изображенный на стене, то кружил по карцеру.

Сегодня ночью все решится. Так или иначе.

Минуты упорно ходили по кругу, и Годелоту подчас казалось, что он слышит щелчок шестеренки, возвращающей время на уже пройденный виток. А там, снаружи, жизнь все равно продолжалась. Без него. Уже могло произойти так много. А ему оставалось лишь метаться по своей клетке, не имея и малого шанса как-то повлиять на ход событий. В девять вечера Морит снова заступит на караул. Дождаться бы этого часа, не сойти бы раньше с ума…

Годелот вдохнул и задержал дыхание. Сегодня никаких необдуманных выходок. Сегодня он сохранит самообладание, даже если это будет стоить ему насквозь прокушенных губ. Ждать. Терпеливо ждать. Это единственная лепта, которую он может внести в затею доктора, берущего весь риск на себя.

В узком окне окончательно стемнело, лишь монотонное «кап… кап… кап…» все так же доносилось из сырого мрака. Оскар, недавно принесший Годелоту ужин, оставил на столе фонарь, обрисовывавший на полу обманчиво теплый круг неяркого света. Темнота за окном гулко исторгла отдаленный колокольный звон — на кампаниле Святого Марка отзвонили к вечерней мессе. Ждать.

И он ждал. Ждал и ждал, то бормоча молитвы, то негромко напевая, то бессмысленно водя пальцем по контуру нарисованного замка. Вслух отсчитывая колокольные удары. Водя ладонью по пуговицам камзола, раз за разом проверяя, все ли они застегнуты, словно перед построением.