Фельдмаршал в бубенцах

— Злишься, Пес? — тяжело дыша, пробормотал он. — Давай, злись. Только как же так, а? Ты же сам мальчугана в дом привел. Сам его ратной науке учил. Мы, дурачье, даже в бастарды твои Мак-Рорка записали. Уж очень ты с ним носился, только хмурился для вида. А теперь… Слышь, вот скажи по чести, Клаудио! Как на духу… Ты заранее это все затеял? На убой парня растил? Чтоб потом с Руджеро разделаться, а им и прикрыться? Мол, свои, отрядные, друг за друга горой встанут, а он вроде как чужак. Только дудки, Пес! Сбежал Мак-Рорк, и я сам ему в том порадел. И вдогонку за пострелом я тебе пуститься не дам.

Орсо молчал, угрюмо глядя в выдубленное солнцем лицо Клименте, поблескивающее в полутьме бисером пота. А потом глухо отрезал:

— Посмотрим!

И молниеносным ударом отшвырнул от себя острие клинка, сдирая на груди клочок сукна вместе с кожей.

Он обрушился на соратника, будто взбесившийся бык. Скьявона выписывала сияющие зигзаги, с визгом разметывая пыль мелких дождевых брызг. Клименте больше не атаковал, он защищался, загораживая собой путь по переулку, словно последний солдат на ступенях павшей крепости.

Но вскоре ветеран начал выматываться под натиском разъяренного полковника. Поврежденная левая нога все сильней давала о себе знать, все хуже сгибался сустав, и Клименте уже знал: скоро бедро онемеет. Ничего… Еще немного. Выиграть беглецам еще несколько минут, каждая из них может решить исход этой ночи.

Но Орсо тоже сознавал цену каждой потерянной минуты. Вложив отчаянное усилие в один могучий удар, он выбил скьявону из руки Клименте, и солдат тяжело упал на колено. Клинок звонко грянулся о камни мостовой, рассыпав рикошет эха. Клименте вскинул голову, почти готовый увидеть занесенное лезвие, но переулок уже был пуст, только черный плащ валялся на мокрых камнях да быстрый силуэт стремительно растворялся в зыбкой пелене мелкой мороси.

* * *

(Немногим ранее)

Ждать… Ждать… Ждать…

Время шло, и это навязшее в уме слово уже колебалось где-то меж заклинанием и ругательством, когда за дверью вдруг послышались новые шаги, и Годелот весь обратился в слух, почти перестав дышать. Две пары сапог чеканно мерили коридор. Подметки разом звонко ударили в каменную кладку пола, и голос Клименте произнес:

— Мой капитан, имею срочное письменное распоряжение от его превосходительства полковника Орсо!

Снова звякнули ножны — Ромоло встал.

— Давайте, — сухо приказал он.

Следом послышались еще два шага, короткое восклицание и рваный вдох, а затем что-то тяжелое обвалилось на пол. Годелот стиснул зубы, зачем-то снова проводя ладонью по пуговицам камзола, а в замке уже грохотал ключ. Доктор Бениньо показался на пороге, шагнул к арестанту и резко набросил ему на плечи плащ.

— Ни одного вопроса! Молчите и следуйте за мной. Вот, держите.

В руку шотландца ткнулась твердая витая рукоять скьявоны. Годелот мельком взглянул на нее и ощутил, словно холодное острие неприятно кольнуло под дых: это был клинок капитана Ромоло.

— Ваша комната заперта, ключи у полковника, так что до вашего оружия не добраться, — коротко пояснил врач. — Вперед, и шагайте тише.

Уговоров Годелот не ждал. Накинув плащ, он стремительно вышел из каземата. Мельком глянув за плечо, увидел двоих солдат, склонившихся над распростертым на полу телом, и холодное острие внутри провернулось, входя глубже. Он до крови прикусил губу, отвернулся и устремился за врачом. Тот, тоже облаченный в широкий черный плащ, несся по коридору к винтовой кухонной лестнице.

В особняке было тихо. Так тихо, что собственные шаги казались Годелоту громовыми раскатами. Дворец Фонци будто замер, приглядываясь и прислушиваясь к беглецам. Крутые каменные ступени замелькали под ногами, и прерывистое дыхание гулко разнеслось в колодце лестничной башенки. Скрип двери оглушил подростка, и беглецы выскользнули в коридор, ведущий к парадному входу с переулка. Но у входа стоит часовой… Шотландец стиснул зубы, отметая сомнения. Бениньо знал, на что идет. А значит, сегодня что-то не как всегда.

А вот и холл, тускло озаренный фонарем, кем-то предупредительно поставленным на нижнюю ступеньку широкой парадной лестницы. Врач отпер засов, потянул за тяжелое кольцо, и в открывшуюся дверь пахнуло дождем. На крыльце неподвижно вытянулся Клименте с аркебузой на плече. Годелот машинально задержал дыхание, сжимая рукоять клинка, но часовой лишь коротко отдал честь Бениньо, ободряюще кивнул однополчанину и снова замер, глядя в другой конец переулка. «Я все улажу к нашему отплытию…» Что ж, доктор не бросал слов на ветер.