Фельдмаршал в бубенцах

Это были ужасные дни… Я должен был помочь отцу, но он не хотел помощи. Он не отлучался из зараженного дворца, ходил, будто призрак, по комнатам, подолгу смотрел на портреты, замирал на лестницах и у окон. Его нужно было хоть ненадолго удалить из дома, не дав забрать Флейту. Стоило мне заполучить ее, и я бы все исправил. Облегчил его боль, связал наши души общей силой, и все стало бы иначе.

И я написал на него донос. Пустячную кляузу. Человек с его положением и средствами быстро уладил бы недоразумение, а у меня появились бы необходимые несколько часов.

Все удалось. За Доменико приехали солдаты, в доме началась суматоха, а я ждал, когда смогу войти в кабинет.

Но что-то пошло не так. Отца отправили в крепость. Кабинет опечатали. Несколько дней я жил, как на раскаленной жаровне. Хотел повидать Саверио, но узнал, что и он слег с оспой — успел заразиться, когда приезжал к больному Джироламо. Я ждал. Я был в ужасе… А на пятый день ожидания мне сообщили, что отец приговорен к казни.

И вот тогда я узнал, что такое ад. Я рванулся в крепость, но мне не разрешили свидания. Только отдали вещи отца, бывшие при нем. Кое-какие драгоценности и пистоль. До сих пор не понимаю, почему их не украли.

Приехав домой, я почувствовал себя так, словно попал в заброшенный чумной барак. Там было пусто и тихо. Мой милый дом, где я рос, где каждый угол был мной любим, стоял мертвый. И я решил, что пора плюнуть на закон. Нужно вскрыть кабинет, забрать Флейту и освободить отца.

Прямо с порога я устремился в кабинет. И что же? Я застал его уже вскрытым. И сквозь приоткрытую дверь видел, как человек в черном адвокатском кафтане и широкополой шляпе роется в ящиках отцовского стола. Саверио… Он опередил меня и пришел за Наследием. Один Бог знает, что я испытал в ту секунду, но я не задумался. Мне было не до этого. Я вынул пистоль Доменико, прицелился и выстрелил.

Я попал точно за правое ухо. Господи, как брызнула кровь пополам с крошевом черепа… Он рухнул на пол, а я стоял с пистолем в руках и все еще не понимал, как это произошло. Но ничего изменить уже было нельзя. Нужно было действовать. Я обыскал весь кабинет, но не нашел и следа Флейты. Нужно было обыскать тело. Я лишь перевернул его на спину и почувствовал, будто меня ударили коленом в живот. Это был не Саверио. От лица ничего не осталось, но я знал каждую линию его рук, плеч, шеи. Я ошибся, убив случайного судейского, видимо, явившегося для описи.

Дальше все происходило быстро. К тому времени, как подоспели власти, я уже написал предсмертную записку. У меня не было иного выхода. Я сам опознал тело, подтвердив, что это мой брат. Попутно догадался упомянуть, что кабинет ограбили, — на случай, если судейского будут искать. Я что-то подписывал, что-то бормотал, а сам думал лишь о том, что Флейта исчезла и лишь он, лишь Саверио мог ее забрать.

Я плохо помню те дни. Я был словно в бреду. Голова горела, плохо слушались руки. Я уже не знал, наяву ли весь этот кошмар, порожденный мной. Я хотел проснуться, хотел напиться, а больше всего хотел умереть сам.

Казнили отца. После похорон я рванулся в Парму, куда увезли от хвори Фриду. Ее тетка, вся опухшая от слез, сказала, что Фрида тоже умерла. Однако я нигде не нашел ее могилы. Тетка отговорилась страшным потрясением и слегла с горячкой. Но я уже знал: мне лгут. Саверио снова меня обошел. Он успел забрать сестру и сбежать вместе с ней. Он никогда не был дураком. Он первым понял, что вереница бед случилась неспроста.

И я бросился в погоню. Как одержимый, метался я по Италии. Я знал, что они будут вместе. И знал, что брат наверняка плюнет на ненавистную юриспруденцию и все же станет священником. Особенно после всего, что произошло…

Я обыскал госпитали, странноприимные дома, монастыри. Я искал и искал, уже не зная, нужна мне Флейта или остатки моей несчастной, мною же загубленной семьи. Потом я помчался за границу. Я ездил по фронтам, то там то сям служил военным врачом. Я знакомился с армейскими капелланами в надежде, что кто-то подскажет мне след. Я подолгу задерживался в университетах, роясь в пыли библиотек и ища какие-то упоминания о Гамальяно и их Наследии, что-то, что могло дать мне новую пищу для идей.

В этих мытарствах прошли целые годы. Я измучился. Я душевно высох, будто степной колодец. Но я не мог остановиться. Я боялся, что стоит мне на миг застыть, опустить руки, как я сойду с ума. Я уже совсем отчаялся. Но всего темнее перед рассветом, Пеппо. Пришел день, и я решил вернуться в Италию. Просто вернуться. Чужбина измотала меня.

По приезде я отправился во Флоренцию. Я не ждал новостей, меня просто потянуло назад, туда, где я когда-то был так счастлив. Дом был продан какому-то иностранцу, а на семейном кладбище меня ждал удар: рядом с мнимой могилой Саверио в склепе Гамальяно появилось надгробие Фриды. Даже моя очерствевшая душа дрогнула в тот миг, Пеппо. Моей сестре было всего восемнадцать.