Фельдмаршал в бубенцах

Орсо запнулся и вдруг глухо расхохотался, кривясь от боли:

— Черт бы все подрал! Знали бы вы, Мак-Рорк, что я испытал в тот миг! Я сразу понял, о какой Флейте речь. Их в мире не могло быть две.

Той ночью мне приснился Начо Прадера. И ошметья его черепа, которые я втаптывал в глину. Господи, как мне было страшно… Я даже не думал, зачем синьоре этот чертов артефакт. Я лишь чувствовал, как прошлое, уже было похороненное, ковыляет следом за мной и тянет ко мне руки. Одна мысль об этой Флейте заставляла меня внутренне корчиться и выть. Одно воспоминание о том пике счастья, на который она подняла меня перед тем, как столкнуть в ад. Вся моя испохабленная, обугленная душонка скулила в такие минуты, как подыхающая шавка.

А Руджеро меж тем был одержим своими поисками. Все следы обрывались со смертью Ремиджи, но найденная Треть доказывала существование артефакта, и монах становился лишь упорнее.

Я уже тогда должен был направить его по верному пути. Герцогине становилось все хуже. Однако мне было не до нее — я нянчился со своими демонами. И так продолжалось до одного дня, когда с синьорой произошел страшный припадок, а Бениньо куда-то отлучился и при ее сиятельстве был только я. Пока слуги бегали и орали, я трясущимися руками пытался открыть склянку со снадобьем, которым синьору пользовали во время приступов. А она вдруг прохрипела: «Орсо… Защитите меня… От него… Вон он, там…»

Она смотрела куда-то за камин, и я знал, что там никого нет, но переспросил, от кого ее нужно защитить. А герцогиня прошептала: «От него… От флейтиста».

…Годелот невольно ощутил, как по спине пробегает дрожь, а полковник усмехнулся:

— Да. Поверьте, Мак-Рорк, ничто так не сближает людей, как общий враг. Эти слова все изменили. Я впервые задумался о том, что Флейта, оказывается, разрушила не лишь мою жизнь.

В тот день я покончил с Бешеным Псом и его истериками и твердо решил отыскать Флейту. Отыскать самому, привлекая возможно меньше помощников. Тогда мне казалось, что я знаю о ней больше всех. Я хотел исцелить синьору и уничтожить этот чертов артефакт. И теперь проклинал себя за промедление. Ведь прошло столько времени, что любые следы уже могли затеряться.

Я поговорил с Руджеро и вытряс из него все, что тот успел узнать. Затем отправился во Флоренцию и навел тщательные справки о роде Гамальяно. После своего страшного конца эта семья пользовалась во Флоренции дурной славой, и говорить о них никто не хотел. Дом по наследству перешел к дальней родне, однако пустовал, и жили в нем лишь несколько старых слуг, приглядывавших за поместьем. За небольшие деньги кухарка впустила меня в ветшающий дворец, где я осмотрел галерею фамильных портретов и тут же узнал на одном из них Эрнесто, юного, не обезображенного оспой, но в целом мало изменившегося. Версо… Как меня, помню, удивляла эта кличка. А его, оказывается, звали Саверио.

Была там и Фрида. Совсем девочка. А еще на семейном кладбище были могилы их обоих. Вот так же, рядом, как портреты. Саверио, однако, считался мертвым уже много лет. Что ж, я и прежде знал, что у него есть тайны. Концы сошлись.

Затем я допросил всех участников той осенней операции. Разумеется, подлинная личность Рики Ремиджи мне не приходила в голову. Фрида для меня была давно мертва. Однако Руджеро сказал, что Рика с сыном — единственные близкие Саверио, из чего заключил, что мальчик — побочный ребенок самого монаха.

Допрашивая солдат, я узнал, что тела убитого ребенка так никто и не видел. Это была хрупкая нить, но я потянул за нее.

Я принялся методично рыскать по всем постоялым дворам и тавернам вдоль тракта на несколько миль вокруг деревни. С тем же успехом я мог искать свидетелей явления языческого божества в суповой миске. Одни ничего не знали, другие до смерти пугались, третьи несли какую-то блажь, надеясь на легкую монету. Словом, это было крайне сомнительное предприятие, но после долгих ковыряний в мусорных кучах чужих сплетен мне неожиданно повезло.

В одной из тратторий нашелся пожилой конюх, который рассказал мне, что лет семь-восемь назад здесь останавливалась женщина с тяжело раненным ребенком. Он запомнил это лишь потому, что накануне в деревне неподалеку церковники сожгли заживо целую семью колдунов, и округа бурлила еще несколько недель. Имен он не знал, помнил лишь, что женщина приехала с почтовой повозкой, направлявшейся в Падую, — кучер той повозки был конюху старым приятелем.

В Падуе следы отыскались не сразу. Однако я помнил, что ребенок был ранен, и начал расспрашивать местных врачей, знахарей и банщиков. Один из них и рассказал о белошвейке Алессе Моранте, что подобрала невесть где увечного мальчугана по имени Джузеппе. Но несколько лет назад Алесса занедужила, и приемный сын увез ее куда-то лечиться. Алессу и ее приемыша не жаловали в их краях, а потому никто толком не интересовался, куда они делись. Но деньги творят чудеса, и эту тайну они тоже сумели вылущить у кого-то из соседей.