Фельдмаршал в бубенцах

Так я поступил и во время атаки на Кампано. Я не мог пускать все на самотек, поскольку опасался, что Саверио сумеет ускользнуть. Мы с герцогиней поселились в деревне Бурроне в прекрасной траттории. Поручив ее заботам хозяина и опиумной настойки, я отправился в Гуэрче, ближайшую на тракте деревню к землям Кампано, где меня уже поджидал брат Ачиль. Тракт всего один, вокруг никакого жилья, и я предположил, что, если Саверио успеет покинуть графство, он непременно проедет через Гуэрче, где его можно будет перехватить. Но… ты сам знаешь, как все обернулось.

Обо всем этом можно было бы не тревожиться, но мне вовсе не понравилось, когда полковник вдруг начал носиться туда и сюда, что-то выясняя и наводя какие-то справки. Синьору трудно забыть, она особа приметная, и, если бы полковник добрался до мессера Берсатто, хозяина траттории в Бурроне, он тут же напал бы на мой след. Поэтому мне пришлось спешно послать в Бурроне Годелота. Тот отвез Берсатто весьма любезное письмо и бутылку превосходного вина с мышьяком. За близких Берсатто я не волновался, тот был скуп и никогда не стал бы угощать вином за тридцать дукатов друзей или родных. Когда же речь зашла о корабле, я вспомнил об этой поездке и с легкостью убедил нашего друга, что он ездил хлопотать о нашем отплытии на «Бонито».

Тем временем Бениньо расшнуровал на оружейнике камизу и отвел назад волосы, обнажая ему шею. Сноровистым жестом провел пальцами под самой челюстью, нащупывая биение пульса и ощущая, как на шее вздрагивают сухожилия.

— Вот оно что, — медленно произнес Пеппо, — стало быть, это вы. Вы в тот день пытали в лесу Паолину.

Рука на шее замерла.

— Какую Паолину? — слегка озадаченно переспросил врач. — А, девушку из Гуэрче? Господи… Мне было не по себе еще несколько дней после этой ужасной сцены. Брат Ачиль все же был сумасшедшим.

— Его натравили на Паолину вы, доктор, — совершенно спокойно подчеркнул Пеппо, — именно вы.

Рука исчезла, послышался страдальческий вздох.

— Святые небеса, не драматизируй! — проговорил Бениньо тоном терпеливого убеждения, словно обращаясь к слабоумному. — Я никогда не позволил бы этому изуверу обесчестить девушку, я лишь хотел ее напугать! Да, ей пришлось нанести несколько ударов. Но этого никогда бы не случилось, будь она честна со мной. Согласись, Пеппо, лгать или говорить правду — это лишь вопрос выбора. Девушка сама выбрала ложь и ее последствия, не вали на меня ответственность за это. А такие побои заживают, не оставляя даже рубцов, я уверяю тебя как врач.

— Сапоги с бордовым кантом… — невнятно и бессмысленно пробормотал Пеппо. Эти слова почему-то впивались во владевшее им холодное безразличие, как горячий гвоздь в кусок воска. Юноша медленно вдохнул, сжимая подлокотники кресла. Еще раз. И еще. Закусил губу, сосредотачиваясь на боли.

А Бениньо наклонился к нему и промолвил тихо и мягко:

— Не бойся. Я же сказал, я все сделаю как надо.

— Да, — прошептал Пеппо, — я тоже…

И вдруг рванул правую руку вверх. Веревки плетьми впились в тело, подлокотник с хрустом выдрался с места, и подросток с размаху ударил вперед обломком, привязанным к руке. Деревяшка ткнулась во что-то неподатливое, раздался короткий болезненный вскрик, затем грохот, а Пеппо, вложив все силы в один отчаянный рывок, опрокинулся вперед, подминая под себя упавшего врача.

Гнилое дерево кресла треснуло, разламываясь, ощетиниваясь острыми щепками, веревки с ослепляющей болью входили в плоть, но юноша ничего не чувствовал. Он рвался из пут, как цепной пес с привязи, притискивая Бениньо к полу и что-то глухо рыча. Зазвенел упавший ланцет, что-то крошилось, рушилось, разлеталось на куски. Два борющихся тела сплелись на полу в мешанине щепок и обломков, в тесноте, в полутьме, в хаосе треска и криков. Врач бился под тяжестью разъяренного оружейника, силясь дотянуться до ланцета. Пеппо, все еще скованный обломками и путаницей веревок, рвался к горлу Бениньо.

Доктор улучил миг и ударил противника головой в подбородок, на миг сбив с толку. На пределе сил оттолкнул врага и выбросил руку вправо, где на полу холодно блестела закаленная сталь. Пеппо, встряхнув головой, снова обрушился на врача, и ногти Бениньо проскребли по волглому полу каюты, чертя борозды в грязном ковре мха.

Врач опять рванулся вбок и наткнулся плечом на ножку стола. Трухлявое дерево выстрелило сухим щелчком, и ножка отломилась, обрушивая столешницу на Пеппо. Хирургические инструменты, фляга и фонарь посыпались на пол, оружейник вдруг ослабил хватку, и врач понял: тот принял на себя весь удар.

Это был шанс. Задыхаясь, Бениньо выбрался из-под оглушенного противника, не замечая, как огонь от упавшего фонаря хлопотливо ползет вверх по искореженным остаткам стола. Нужно было закончить дело… Врач торопливо зашарил среди обломков на полу, ища упавшие инструменты, а Пеппо глухо застонал и приподнялся с пола, опираясь на руку. Бениньо удвоил усилия, и вдруг угол расколотой столешницы ярко вспыхнул, осветив каюту.