Фельдмаршал в бубенцах

И все же накрывал свечу колпаком, зная, что огонь повергает друга в ужас. Молча выслушивал злобное фырканье, помня, что за ним скрывается беспомощность. Терпеливо поддерживал, напоминал, подсказывал. Почти не спал. Старался реже оставлять Пеппо одного. Настойчиво подтаскивал его к окну, вынуждая смотреть на мир, сначала на рассвете, а затем все позже и позже, когда солнце все ярче освещало улицу и искрящуюся гладь канала. Сам того не зная, он учил друга зрению точно так же, как много лет назад Алесса учила его слепоте.

Друзья стали походить на узников пыточного застенка. Одинаково изможденные, хмурые и взвинченные, они держались вдвоем, словно арестант и конвоир, скованные невидимой тяжкой цепью. Соседи по траттории торопливо огибали их на лестнице и крестились вслед.

Так прошло двадцать четыре нескончаемых дня. И наступил вечер, когда шотландец поднялся в комнату и застал Пеппо сидящим у стола. На столе горел трехрогий шандал, а оружейник занимался странным делом: обводил пером буквы в раскрытой книге.

Годелот тихо прикрыл дверь, отчего-то боясь спугнуть эту тишину, освещенную теплыми кругами пламени свечей. А Пеппо, не оборачиваясь, спросил:

— Тебе сегодня пришло письмо?

— Да, — секунду поколебавшись, ответил шотландец, — но…

— Это что-то важное, верно? Я слышал, как ты разламывал сургуч.

Годелот досадливо вздохнул:

— Это письмо от одного кондотьера. Ему рекомендовал меня твой отец. Он предлагает мне договор на два года. Но…

— К черту но! — оборвал Пеппо, внезапно вспыхивая, как все последнее время, однако тут же осекся и поморщился. — Прости. Дружище, я не просто так об этом заговорил. — Он поднял глаза на горящий шандал, пристально посмотрел на колеблющиеся столбики огня и продолжил: — Лотте, я знаю, как измучил тебя за эти недели. И едва ли я когда-то смогу отблагодарить тебя хоть чем-то равноценным. Но мне пора слезть с твоего хребта. Дальше я пойду сам. А тебе время исполнять свои мечты.

Годелот долго молчал, глядя на друга. Тот правильно истолковал паузу и кивнул:

— Не беспокойся. Я справлюсь уже хотя бы для того, чтобы месяц твоей жизни не был потрачен на меня впустую.

Шотландец прикусил губу, ища в голосе друга какую-то угрожающую тень:

— А ты? — коротко спросил он.

— А я начну все заново, — спокойно ответил Пеппо, — и для начала верну старые долги.

Годелот помолчал и улыбнулся:

— Хорошо. Тогда я напишу ответ. — Он хлопнул крышечкой чернильницы, стоящей на краю стола. — Схожу только к хозяину, чернил попрошу.

Он уже подходил к двери, когда вслед донесся оклик:

— Лотте.

Шотландец обернулся. Пеппо держал в руке том «Гверино Горемыки»:

— Я дочитал.

* * *

Два дня спустя Пеппо отправился в Сан-Марко. Годелот поначалу беспокоился, как бы друг, ведомый своим подчас непереносимым упрямством и странными представлениями о чести, не отказался от отцовского наследства. Но Пеппо знал разницу между щепетильностью и здравым смыслом.

В конторе Сильвио Бельграно действительно ожидало завещание, гласившее, что«дон Хосе-Клаудио Аларкон де Кабрера Сан-Сегундо, испанский гранд, известный в Венеции как полковник Клаудио Орсо, признает своего внебрачного сына Джузеппе Ремиджи единственным законным наследником своего титула и состояния, коим обладает на момент кончины, после уплаты долгов и расходов на погребение».

К завещанию прилагались несколько рекомендательных писем для Годелота, а также запечатанный конверт, адресованный Пеппо. В конверте было письмо.

Оружейник развернул его, несколько секунд потерянно смотрел на бисерные строчки, а потом протянул письмо другу.

— Я половину букв не узнаю, — пробормотал он. Шотландец взял лист, вдруг донельзя смутившись, и откашлялся…