Фельдмаршал в бубенцах

— Держите крепко. Нога вам не палец, будет рваться, — донесся голос врача, и двое солдат прижали шотландца к койке. Меж челюстей сунули деревянную чурку. А потом странная раскаленно-ледяная боль вошла в бедро, захлестывая все тело выворачивающей мукой. Годелот с треском закусил деревяшку, надсадно втягивая воздух. Крик клокотал в горле, не находя выхода. Секунда, две, три. Боль кольцом прогрызла бедро до середины, что-то брякнуло о медь, а над запрокинутой головой виднелось белое как мел лицо одного из солдат, шевелящиеся губы, неестественно огромные глаза. Что-то снова грохнуло, где-то рядом загомонили злые голоса, врач остервенело рявкнул на кого-то, зазвенел таз. А боль дошла до неизвестной прежде Годелоту грани и черным потоком хлынула в мозг, затапливая его беспамятством.

…Он очнулся, когда в деревянный переплет окна рвались неяркие солнечные лучи. Все было позади. Он был жив. Он неподвижно лежал, не открывая глаз, зная, что он больше не солдат. Ничего не болело. Совсем ничего. Но Годелот знал, что так бывает, и короткая передышка еще больше наполняла его блаженством.

Однако кто-то бесцеремонно нарушил его последние минуты безмятежности и без всякого вежества потряс за плечо. Лейтенант поморщился и медленно разомкнул веки. Цветные пятна перед глазами неохотно слились, обретая очертания и проясняясь. У койки сидел Пеппо, взъерошенный, небритый, без плаща и в грязных сапогах. Он что-то прятал за отворот камзола, когда поймал хриплый вздох очнувшегося друга. Подался вперед, стискивая его сухую горячую ладонь:

— Слава богу! Прости, брат, дороги дрянь, лошадей не достать, хоть на воронах лети! Ты как? Ты узнаешь меня?

Годелот сжал руку оружейника, прерывая его нервную болтовню.

— Пеппо… В самом деле ты?.. — пробормотал он, почему-то готовый бессмысленно рассмеяться. — Ты что же, из самой Венеции примчался?

— А то! — Джузеппе застегнул камзол. — Мастерскую на парней бросил, спасибо, Паолина у меня понятливая, мигом еды в дорогу собрала.

Он встал и помог Годелоту приподняться, подкладывая под спину скатанное одеяло.

— Черт… Вот сюрприз! — уже более внятно выговорил шотландец, наконец окончательно придя в себя. — Только как же ты Паолину одну оставил? Ей же рожать вот-вот.

— Так матушка ж приехала, донна Кьяри. И за Алессой поможет приглядеть. — Глаза оружейника заискрились лукавой нежностью. — Трех лет чертовке нет, а никакого сладу, вся в меня.

Годелот усмехнулся, чувствуя дурацкий душевный подъем. Пеппо ничего еще не знает. Глупо, сейчас все равно придется рассказать. Но как же хорошо болтать вот так, запросто, будто еще ненадолго удерживая вчерашний день…

— Давно я крестницу не видел… Как отсюда выползу — съезжу к вам погостить. Примешь? У меня теперь времени хоть отбавляй будет.

Пеппо посерьезнел, и улыбка стекла с его лица:

— Лотте, брат… Ты меня прости. Я едва не опоздал, пока рыскал по штабу да выяснял, куда тебя уволокли. Но ты держись.

Шотландец замер, а потом, уколотый неожиданной догадкой, рванулся вперед, сдергивая одеяло и глядя на правую ногу, по голени которой змеился бледный рваный шрам. Второй до половины рассекал бедро.

— Погоди, так ты…

Оружейник снова криво улыбнулся:

— Вот осел, а? Ты думал, это я из одной любви к твоей солдафонской роже пять дней грязь месил без продыху?

Годелот помолчал. Потом в сердцах ткнул друга кулаком в плечо. А потом с трудом подался вперед и крепко сжал Пеппо в объятиях.

— Гляди, на костер бы теперь не угодить. Доктор, наверное, в обмороке валяется… — прошептал он на ухо оружейнику.

Но тот только подмигнул:

— Доктору отдохнуть надо, а лишнее помнить ни к чему. Ну а пока он почивает, я тут побродил немного, развлек горемык музыкой, чтоб не хандрили. Надеюсь, никого не добил.

Лейтенант, уже не сдерживаясь, расхохотался.

— Там, где ты со своим репейным нравом, — там все на своих местах, — отметил он и вдруг осекся, обрывая смех. — Погоди, Пеппо. А как ты узнал, что меня укоротить собираются?

Оружейник оскалился:

— Мой отец всегда знал, где ты шастаешь и что затеваешь. Чем я хуже?

Но Годелот лишь пытливее посмотрел другу в глаза.

— Ладно. Не мог я тебя просто так в мясорубку отпустить. Еще пять лет назад на тебя… вроде метки поставил. Чтоб учуять, если с тобой случится настоящая беда. Уже забыть успел. А в прошлую пятницу… так вдруг страшно стало — хоть вой. Ты же сам мне писал, что к Марчиано выдвигаетесь. Вот я сюда и рванул. — Он замолчал, а лицо передернулось знакомой Годелоту беспомощной судорогой. — Спасибо, что дождался… — пробормотал Кормчий, отводя глаза.

* * *

Уже назавтра, опираясь на плечо Пеппо и не без труда разгибая потерявшие подвижность суставы, Годелот вышел во двор госпиталя. Поднял голову, жмурясь на скупое солнце, и усмехнулся:

— Никогда прежде не думал, что так приятно чувствовать, как жмут эти чертовы сапоги. А ну, дай сам пройдусь.

Шотландец двинулся по двору, блаженно потягиваясь, но его тут же остановил оклик:

— Лотте! — Пеппо догнал его и хмуро оглядел правую ногу. — Что за черт? Ты хромаешь. Больно?

— Нет, — недоуменно пожал плечами Годелот.

А Пеппо сунул руку за пазуху: