Фелисетт

Холд сделал глубокий вдох, а потом и выдох, чуть откинувшись назад. Выглядел он совсем иначе привычного: лицо стало более открытым, честным, глаза полны стольких эмоций, каких за жизнь не наберется. Он ступал на ту дорогу, которой всегда сторонился, все откладывая и откладывая этот момент по новым, самим же выдуманным причинам. И вот время пришло – невидимая стена упрямства медленно разрушалась, все выходило наружу с той невыносимой, оттого и необходимой болью, навсегда меняющей человека. Медленно, четко выговаривая слова и делая заметные паузы между ними, Холд заговорил:

– Когда мне было около двадцати лет, я знал девушку по имени Эмми. Я смутно помню ее лицо. С того момента я не знал о ее существовании. Какие‑то образы были, но не конкретные. Как и образы первых двадцати лет жизни. Я не помню своих родителей. Не помню, есть ли братья и сестры. Не помню ничего. Со временем я познакомился с Софией. Твоей мамой. Была причина, но об этом позже. Она помогла мне жить как человек, настоящий, живой. Благодаря ей я больше не думал об амнезии. Незачем – была она, была жизнь, а потом появился ты. Ну а в известном прошлом не было ничего хорошего. Об этом позже. Когда я узнал, что вы не рассказали мне о появлении на свет Максима, моего внука… после тогдашней ссоры, я окончательно свыкся с мыслью о подступающем конце. Но спустя несколько лет после этого до меня дошли некоторые архивы. А после мировой переписи я решил снова узнать хоть что‑то о своем прошлом. Тогда и разузнал, что, оказывается, Эмми родила ребенка от меня. Я не помню, сколько мы были вместе, может быть, это была лишь интрига, а может, целая любовь. Но окончательно я ее не забыл. Значит, что‑то все же было? Вполне могло быть, ведь так? Почти пятьдесят лет назад у меня появился ребенок. Девочка. Сейчас ее уже нет в живых. Но оказалось, что она родила. Да, у меня есть внучка. Когда я узнал, то стал искать, где мог. Там, где она жила, ее не было. Ее отец также умер. Я думал в детских домах искать, но по возрасту она уже была совершеннолетней. С одной стороны, я питал надежду, с другой – я знал, что не стану… не стану дедом и ей. Не мог же я вот так объявиться. Не раз я думал: какой в этом смысл? Ребенок не даст ответов о моей жизни. Но, с другой стороны, а что еще делать? Я чувствовал вину за то, каким я стал тебе отцом, а твоему сыну дедом. Много времен занял ответ на вопрос: как же я потерял семью? Единственную, которая была. Без которой меня не существует. В итоге получилось найти внучку. Но оказалось так, что она куда‑то пропала. Ушла с работы, по прописке не живет, в Сети ее нет. И тогда я узнал, что у нее есть дочь. Дочь, которую она бросила на плечи одинокого отца.

Холд впервые посмотрел на Августа. Реакция была запущена, лица стали меняться. Не сводя глаз с Августа, Холд уже говорил ему:

– Я испугался. Я был плохим мужем и отцом, а внук меня даже не знал. Что я могу дать тем, для кого я чужой? Вот именно. Конечно, во мне проснулся отцовский инстинкт. В тебе я увидел себя и постарался сделать так, чтобы ты не совершал мои ошибки. Хотя кровное родство у меня с мамой Норы, но что‑то общее между нами ощутилось сразу же. Но даже тут я все испортил. Ты захотел уехать с ней, сделать то, чего я не смог, – поставить ребенка выше себя. А я все равно и тут все испортил, посчитав, что смогу стать большим, чем просто тем, кто дает тебе работу. Но изначально я решил поступить так, как умею, – принес простейшую пользу. Я дал отцу работу, позаботился обо всех бумагах и сделал все, чтобы моя правнучка получила лучшую жизнь. Пусть она не знает меня, пусть я буду чужим, но я не бросил ее! – Глаза Холда были влажными, Август не двигался. – Я одинокий старик, который делал очень много плохого в жизни. Каждый раз, когда выпадал шанс возместить, искупить те поступки, я не мог справиться достойно. Теперь ты знаешь. Рассказывать Норе или нет – это твой выбор. Я приму его в любом виде. Но все мои действия в твой адрес и адрес твоей дочери основываются лишь на желании сделать вашу жизнь лучше. Это единственное, что я могу.