Феникс (ЛП)

— Хорошо, — отвечаю я. — Может, увидимся завтра?

Он печально смотрит на меня.

— Завтра я занят.

— Уверен? Можешь прийти на ужин.

Его взгляд смягчает симпатия. Мне нужно спроецировать свое одиночество мигающим знаком на лбу.

— Нет, дорогая. Я не могу.

— Я никого здесь не знаю! Буду рада компании, — говорю я в последней попытке. Мне внезапно перехотелось тратить все выходные на себя.

Он глубоко вздыхает и делает шаг ко мне.

— Знаешь, ты даже еще не сказала мне, как тебя зовут, — говорит он, протянув руку и заправив прядь волос за ухо. Его прикосновение — комфорт, в котором я нуждалась, хоть и не знала этого. И он слишком быстро исчезает. Я хочу, чтобы он снова меня коснулся.

Мое дыхание учащается.

— Ева. Меня зовут Ева.

Его веки опускаются, когда он сосредотачивает внимание на том, как поднимается и опускается моя грудь.

— Ты пытаешься соблазнить меня, Ева?

— Нет, — хрипло шепчу я. — Я просто хочу быть тебе другом.

— Я не завожу друзей.

Его руки снова касаются меня, в этот раз нежно двигаясь к основанию шеи. Подавляю желание застонать, наклоняясь к нему. Мое лицо уже практически на его каменной груди.

— Можешь сделать исключение? — говорю я на выдохе.

Теперь он поглаживает ключицу подушечками больших пальцев.

— Может быть. Ты хотела бы, чтобы я это сделал? — говорит он и затихает. Его пальцы движутся вниз к округлостям моей груди. Я всегда была хорошо сложена, но ни один мужчина, ни разу не касался меня там, из-за чего я готова потеряться.

— Да, — наконец удается выдать мне.

— Тогда ладно. Видеть, как ты краснеешь — это нечто, — хрипло говорит он. — Во сколько ты бы хотела поужинать?

— Мм, в шесть сойдет?

— Идеально. Увидимся завтра, Ева.

И он убирает руки. Кажется, сейчас я начну умолять его не делать этого, но останавливаюсь. Вместо этого стою и смотрю, как он выходит из дома. Жду не дождусь завтрашнего вечера.

Глава 5

На следующий день иду в бакалейную лавку. Грустно от того, насколько я взволнована моим первым свиданием за ужином. И Феникс… Я ворочалась всю ночь, пытаясь его понять. Не могу сказать, действительно ли я ему нравлюсь, или он жалеет меня, или находит немного раздражающей/забавной. В том, как он смотрит на меня, есть что-то такое сильное, из-за чего я дрожу, желая узнать, что скрывается за его внешностью.

Все это проносится в мыслях, пока я закупаюсь продуктами. Решила сделать тушеную курицу и лимонный чизкейк на десерт. В магазине сталкиваюсь с Маргарет, и она предлагает мне присоединиться к ним с ее мужем Томасом за субботним обедом завтра. Я отвечаю: с удовольствием.

Вернувшись домой, я готовлю рагу, а затем принимаю ванну. Несу стереосистему наверх и устанавливаю вне ванной, чтобы можно было слушать, как Леонард Коэн поет о гостинице “Челси”. Этот диск у меня уже три года, и все, что я когда-нибудь слушала, - эта песня на повторе. Есть в ней одна строка, которая меня всегда трогает.

“Говорила, что любишь ты статных парней, но ты сделала мне исключенье.”

Не уверена, почему, но это напоминает мне о Фениксе. Он самый привлекательный мужчина из всех, кого я встречала, но я чувствую тьму внутри него. Думаю, в ней он видит уродство.

Я обожаю возможность оставлять дверь открытой, когда я в ванной. Появляется так много места, которого у меня не было раньше. В том доме, где я выросла, постоянно кто-то кричал и шумел, вторгаясь в твое личное пространство. Даже не считая этого, в доме Паундов не существовало такого понятия, как личное пространство; эмоциональное — тоже.

О том, как со мной обращался Максвелл, я рассказывала только Гарриет. Мучительные издевательства, создавшие ту тревожную массу, которой я стала. Никто никогда не пытался его остановить. В моей семье было очень много детей, мои родители были слишком загружены, чтобы уделять внимание каждому. Их даже никогда не было днем дома.

Максвелл был старшим. А я — младшей. Ему было четырнадцать, а мне — семь или около того, когда он впервые начал издеваться надо мной. Все началось с малого, типа удар по животу ни за что, и выросло в запрет пользоваться ванной, когда мне было нужно. Если мне надо было куда-то идти в два часа, я не могу этого сделать, потому что не разрешал Максвелл. Шанс у меня появлялся только когда домой приходили родители — в семь-восемь часов вечера.

А это как минимум пять часов плена.

Несколько дней он не разрешал мне есть. А иногда мне не позволялось говорить, но, если я заговаривала, он ударял меня так сильно, что я теряла сознание.

Я пытаюсь вытолкнуть эти мысли из своей головы. Ничего хорошего из этого не выйдет. Из-за аппетитного запаха готовящегося внизу рагу чувствую себя лучше. Теперь я свободна от Максвелла и от своей семьи. Иногда мне приходится напоминать себе об этом, потому что бывают времена, когда я забываю. Например, когда встаю по утрам и не помню, что я в Корнуэлле, больше чем за сотню миль от дома. Максвелл понятия не имеет, где я. Для него я могу быть где угодно.

Выйдя из ванны, надеваю новый серебряный браслет на лодыжку. Не люблю носить туфли дома, поэтому иду босой. Годы обносков не по размеру развили мне фобию обуви.