Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

По сути, учение Гёте о «вечной жизни» создавалось им, так сказать, «под себя»: как известно, при мысли о смерти великий олимпиец, особенно на склоне дней, утрачивал присущую ему обыкновенно силу духа[1090]. Знатока тайных наук Гёте не удовлетворяло традиционно-христианское представление о бессмертии, и здесь причина его экзистенциальной тревоги. Поэту-жизнелюбу, до глубокой старости увлекавшемуся женщинами, виделось собственное «преимущественное право» не только на загробное существование, но и «на вечную молодость»[1091]. Свои интимнейшие экзистенциальные упования на плавный переход в загробную жизнь старец-Гёте вложил в представление о человеческой душе как энтелехии: данный термин Аристотеля обозначает активное начало, имеющее цель в себе самом. «Любая энтелехия – частица вечности» [1092], потому душа всякого человека в принципе бессмертна, утверждал Гёте. Тем не менее все же, согласно Гёте, «бессмертие не дано, а задано человеку: чем продуктивнее человек, тем он бессмертнее. “Я не сомневаюсь в продолжении нашего существования (после смерти. – Н. Б.)… Но не все мы бессмертны в равной мере, и тот, кто хочет проявлять себя и в грядущем, как великая энтелехия <…>, должен быть ею уже теперь”. Бессмертие – это способность прошлого плодотворно действовать в настоящем»[1093]. Конечно, Гёте думал о себе как о «великой энтелехии», но это успокаивало его лишь отчасти. Речи Гёте перед Эккерманом двусмысленны: «долговечность» гениальных деяний, их влияние на «далеких потомков» и т. п. формулировки можно истолковать, так сказать, в историко-культурном ключе, придав слову «бессмертие» смысл переносный. Кроме того, Аристотелево понятие энтелехии – вечной формы, привязанной тем не менее в перипатетической системе к представлениям о материальном мире, ограничивает упование Гёте на бессмертие временным бытийственным планом. Гётевская «вечная жизнь» имеет привкус дурной бесконечности, непрерывного дления, – как победу над временем ее расценить невозможно. И если в качестве «“импульса деяний далеких потомков”» [1094] гётевское «бессмертие» имеет смысл достаточно тривиальный, то, будучи примененной к субъекту как «мое бессмертие», данная категория двусмысленна, туманна.

Но Евгении Герцык как раз и импонировала неотрывность «бессмертия», по Гёте, от времени, от феноменального мира: здесь Гёте выступал как союзник Бергсона и был близок ее собственной убежденности в «абсолютности явлений». В 1930-е гг. она создала для себя некий «культ Гёте», поставив над христианством его «постижение, самое непосредственное переживание жизни, личной и сверхличной» (с. 303, письмо от 11 июля 1933 г.). Восполняя Бергсона, Гёте подарил Евгении несомненную надежду на вечную жизнь (ибо закон сохранения энергии неоспорим), гарантированную всем трудящимся. Зацепившись за близкую ей мысль Гёте, Евгения не стала разбираться в его противоречивых представлениях о религии и бессмертии, об их корнях и генезисе. «Гётеанство» 1930-х гг. в становлении окончательного мировоззрения Е. Герцык предварялось ее ницшеанством 1900-х и штейнерианством начала 1910-х гг. Разрыв с традиционной религией – отказ от теизма, метафизики, вытесненных феноменологией мировой глубины, – подобный посюсторонний мистицизм характерен как для Гёте, так и для Ницше и Штейнера[1095]. В свое время Евгению приводило в ужас представление о реинкарнации – «вечном возвращении» в версиях как Штейнера, так и Ницше[1096]. Но в 1930-е гг. она уже не испытывала подобного «ужаса» перед дурной бесконечностью «вечной жизни» по Гёте, не распознав общих духовных – оккультных истоков у всех трех мировоззрений.

* * *