Феномен поколений в русской и венгерской литературной практике XX–XXI веков

Но Андрееву (здесь и далее курсив наш. – Авт.) пришла в голову гибельная мысль – напечатать в том же номере ПЬЕСУ – можете себе представить? И чью? Старухи Берберовой[145].

Я написал Андрееву, что буду слезно Вас просить о спасении[146].

Геннадий Андреевич, дай ему Бог здоровья, любитель литературных салатов…[147]

Был недавно в Вашем любимом Мюнхене, где грустит бедный Геннадий…[148]

…А мы продолжаем мирно жить в Европе, Хомяков работает в русской редакции, удовольствия от этого не получает, но вместе со Степуном, которого терзает тщеславие, собирается выпускать еще один номер «Мостов»[149].

Видели недавно в Венеции Хомяковых, старик рассказывает о Вашей даче, конечно на берегу озера[150].

Хомяков ничего, держится и все норовит издавать «Мосты», хотя денег нет. Я этого бескорыстного энтузиазма понять не могу, хотя одобряю[151].

В нашей программе намечена серия под условным названием «дневник писателя». Мы предполагаем привлечь к участию в ней Вас, Адамовича, Вейдле, Хомякова, может быть еще Иваска[152].

Как Хомяков? Как «Мосты»?[153]

Тысячу лет ничего не знаю о Геннадии Андреевиче[154].

Как видим, общий контекст жизненных и творческих проблем, интересов, событий и людей, объединявший трех русских эмигрантских писателей, доподлинно существовал. Углубляет представление о нем переписка Газданова и Хомякова, охватывающая несколько лет их общения (с мая 1964 по декабрь 1967 года)[155].

С обеих сторон это чрезвычайно живые письма, в которых нет натянутости, скучных обязательных формул отдаленно-вежливого общения, нет политеса, который обычно ощущается в переписке «неравной». Зато есть дружеская заинтересованная деловитость, пропуски содержательные и событийные, возможные лишь в том случае, когда люди хорошо знают образ жизни и круг общения друг друга, есть искренность, переходящая в страстность, ирония и самоирония. Любопытно, что по интонационно-эмоциональному колориту письма Газданова к Хомякову могут быть сопоставлены в газдановском эпистолярном наследии только с вышеупомянутыми письмами к Ржевскому, однако динамика взаимоотношений корреспондентов здесь иная – с более резкими и выразительными очертаниями.

Журналистское удостоверение Геннадия Хомякова[156]

По-видимому, с Хомяковым, остававшимся в Мюнхене до 1967 года[157], у Газданова сложились гораздо более профессионально-деловые отношения, которые строились в основном вокруг работы на радиостанции и сотрудничества в «Мостах». Кроме того, Хомяков с его темпераментом организатора и общественника вступает с Газдановм в существенные разногласия, которые, по-видимому, и привели к прекращению переписки, но в то же время выявили многие нюансы во взглядах обоих писателей. Чтобы их показать, попробуем остановиться на тех моментах, которые стали в сюжете этого общения ключевыми.

Первым пробным камнем для проверки единодушия корреспондентов стала просьба Хомякова, адресованная Газданову, подписать обращение «К интеллигенции России» по случаю 50-летия революции. Это Обращение Хомяков планировал опубликовать в центральных эмигрантских газетах и распространить в СССР отдельной брошюрой: «…кому-то, глядишь, кое-что прояснит»[158]. В письме от 22 июля 1967 года[159] он просит Газданова (вторично, после просьбы, переданной через В. Варшавского[160]) «присоединиться к этому крамольному делу». Газданов отвечает быстро, через три недели (13 августа 1967 года), но отвечает уклончиво, из его аргументов видно, что подписывать «крамолу» он явно не хочет: пишет, что он служащий Американского Комитета и это обесценивает подпись, что у Фаины Дмитриевны в Польше племянница, которая часто к ним приезжает, и это может ей повредить: «Посмотрим в общем»[161]. Хомяков, по-видимому, разочарован ответом, но реагирует на него вполне миролюбиво: «Причина Вашего уклонения от подписания Обращения, конечно, весьма уважительная. <…>. Так что – быть по сему»[162].